Александр Зиновьев - Alexander Zinoviev

Александр Зиновьев
Александр Зиновьев
Родившийся	29 октября 1922 г. Село Пахтино, Костромская губерния, Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика, Советский союз
Умер	10 мая 2006 г. (83 года) Москва, Российская Федерация
Национальность	Советский союз, Российская Федерация
Образование	Доктор Философии (1962) Профессор
Альма-матер	Московский Государственный Университет (1951)
Награды	Орден Красной Звезды Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» Медаль «За освобождение Праги». Медаль «За взятие Берлина».
Школа	Европейская философия Философия 20 века
Основные интересы	Социология, Социальная философия, Политическая философия, Этика, Логика
Известные идеи	Законы социальности, общности, Человейник, Сверхобщество, Сложная логика
Влияния Гегель, Токвиль, Маркса, Хьюго, Лермонтов, Герцен, Чернышевский
Под влиянием Георгий Щедровицкий, Борис Грушин, Александр Ивин, Юрий Левада, Джон Эльстер, Вадим Цымбурский, Абдусалам Гусейнов, Андрей Фурсов
Подпись

Александр Александрович Зиновьев (русский: Алекса́ндр Алекса́ндрович Зино́вьев, 29 октября 1922 г., село Пахтино, Чухломский уезд, Костромская губерния - 10 мая 2006 г., Москва ) был русским философом, писателем, социологом и журналистом.

Выходец из бедной крестьянской семьи, участник Вторая Мировая Война Александр Зиновьев в 1950-1960-х годах был одним из символов возрождения философской мысли в Советском Союзе. После публикации на Западе экранизации книги "Зияющие высоты ", принесшая Зиновьеву мировую известность,^[1] в 1978 году он был выслан из страны и лишен советского гражданства. Он вернулся в Россию в 1999 году.

Творческое наследие Зиновьева насчитывает около 40 книг, охватывает ряд областей знаний: социология, социальная философия, математическая логика, этика, политическая мысль. Большинство его работ сложно отнести к какому-либо направлению, поставить в какие-либо рамки, в том числе академические. Получив известность в 60-х годах прошлого века как исследователь неклассическая логика В ссылке Зиновьев был вынужден стать профессиональным писателем, считая себя прежде всего социологом. Работы в оригинальном жанре «социологического романа» принесли Зиновьеву международное признание. Часто его характеризуют как независимого русского мыслителя, одного из крупнейших, самых оригинальных и противоречивых фигур русской общественной мысли второй половины ХХ века.

Антисталинский в молодости, Зиновьев на протяжении всей своей жизни занимал активную гражданскую позицию, подвергая свои произведения резкой критике сначала советской системы, затем российской и российской. Западный, а в конце жизни процессы глобализация. Мировоззрение Зиновьева отличалось трагедией и пессимизмом. На Западе, как и в России, его нонконформист взгляды подверглись резкой критике.

биография

Детство и юность

Александр Александрович Зиновьев родился в селе Пахтино Чухломского района Костромской области в г. Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика (теперь Чухломский район из Костромская область ). Он был шестым ребенком Александра Яковлевича Зиновьева, рабочего, и Аполлинарии Васильевны (урожденной Смирновой). Предки Зиновьева, впервые упомянутые в документах середины XVIII века, были государственные крестьяне. Отец Зиновьева большую часть времени работал в Москве, но жил в деревне. Это дало ему вид на жительство в Москве, что, вероятно, спасло его семью от репрессий во время раскулачивание. До революции Александр Яковлевич был художником, украшал церкви и писал иконы, а затем перешел на отделочные работы и трафарет. Зиновьев несколько пренебрежительно назвал профессию отца «художником». Александр Яковлевич очень интересовался искусством. Он снабжал своих детей принадлежностями для рисования, иллюстрированными журналами и книгами. Мать Зиновьева происходила из богатой семьи, владевшей недвижимостью в Санкт-Петербурге. Зиновьевы, дом которых стоял в центре села, пользовались уважением в районе и часто принимали гостей. Биографы подчеркивают роль матери в формировании личности Александра: Зиновьев с любовью и уважением вспоминал ее житейскую мудрость и религиозные убеждения, определявшие правила поведения в доме.^[2][3] Однако семья не была религиозной. Его отец был неверующим; его мать, хотя и была верующей, к церковным обрядам была равнодушна. С детства Александр стал стойким атеист Всю жизнь смотрел на Православие, на Церковь и ее духовенство с отвращением. Он считал атеизм единственной научной составляющей Советский марксизм.^[4]

Александр с раннего детства отличался способностями, его сразу перевели во второй класс. Когда дети подросли, отец отвез их в столицу. В 1933 году после окончания начальной школы Александр по совету учителя математики был отправлен в Москву. Он жил с родственниками в 10-метровом подвальном помещении на Большой Спасской улице. Из-за непрактичности отца ему приходилось заниматься хозяйственными вопросами.^[4] Нищенские условия проживания в сочетании с интересными занятиями; в те годы советское государство активно модернизированное школьное образование реформы сопровождались пропаганда своей социальной значимости. Александр учился успешно; ему больше всего нравились математика и литература. Участие в рисовальном кружке не получилось - его рисунки раскрыли черты карикатур, путаница произошла с перерисовкой портрета Сталин для комнаты Сталина; Опыт работы в драматическом кружке тоже оказался неудачным (у Александра не было ни слуха, ни голоса). Кроме того, он много читал, был завсегдатаем библиотек; он читал классику, как отечественную, так и зарубежную. В старших классах он уже был знаком с большим количеством философских работ - от Вольтер, Дидро и Руссо к Маркса, Энгельса и Герцен. Из русских классиков особенно выделял Зиновьев. Лермонтов, знал наизусть многие его стихи; от современных авторов - Маяковский. Самым понятным и близким зарубежным писателем был Гамсун («Голод»). Как отмечает биограф Павел Фокин, Зиновьева привлекали одиночество и гордость индивидуалистических персонажей, что способствовало формированию чувства собственной исключительности. Он начал сознательно культивировать эту позицию крайнего индивидуализма, хотя позже всегда отрицал это, называя себя «идеальным коллективистом».^[3][4][2]

Как отмечают биографы, в юности Зиновьев был охвачен желанием «построить новый мир» и верой в «светлое будущее», его увлекали мечты о социальной справедливости, идеями равенства и коллективизм, материальный аскетизм; его кумиры были Спартак, Робеспьер, Декабристы и народники. Как писал Константин Крылов, идеи соответствовали его личному опыту: Зиновьев вспоминал, что «он был нищим среди нищих», подчеркивая, что коммунистическая утопия была идея нищих. С одной стороны, социальные, культурные и экономические изменения, произошедшие в 1930-е годы, внесли вклад в оптимизм; с другой стороны, Александр заметил и увеличивающееся неравенство, увидел, как живут семьи партийных и государственных чиновников; обратил внимание на то, что в продвижении по социальной шкале наиболее успешными оказались активисты, демагоги, болтуны и мошенники; наблюдали дискриминацию крестьян по сравнению с рабочим классом, деградацию села и формирование нового «крепостное право» колхозов свидетелем чего он стал, приезжая на отдых в Пахтино.^[4][3] Под впечатлением от знаменитого книга Радищева, он хотел написать обличительное «Путешествие из Чухломы в Москву»; в 1935 г., после обнародования проекта Сталинская конституция, он в шутку придумал вымышленную конституцию, в которой «бездельники и тупицы» имели «право на такие же оценки, как и отличники» (история вызвала школьный скандал, но дело замалчивали). Как пишет Павел Фокин, «подвиги и подлость» Советское общество, противоречия и проблемы повседневной жизни вызвали «духовный бунт».^[3] Согласно интерпретации Константина Крылова, разочарование в практической реализации идеалов коммунизма не побудило молодого Зиновьева отрицать саму идею коммунизма или искать другие идеалы. Он выбрал третий путь, заключив, что зло неизбежно присуще социальному миру и что этот мир по своей сути является злом. Эта позиция позже повлияла на его социологию.^[4]

в Комсомол Зиновьев был членом школьного комитета, отвечал за издание сатирической газеты. На выбор философии в качестве будущей специальности повлиял преподаватель социальных наук, аспирант Московского института философии, литературы и истории - главного гуманитарного вуза тех лет в Советском Союзе. Вместе со своим учителем Александр начал изучать труды Маркса и Энгельса и был очарован им. диалектика. После окончания школы в 1939 году с отличием поступил в Московский институт философии, литературы и истории (другие варианты - математика и архитектура).^[3] Среди его однокурсников были впоследствии известные философы Арсений Гулыга, Игорь Нарский, Дмитрий Горский, Павел Копнин. Атмосфера в институте, кузнице «борцов идеологического фронта», была тяжелой. Зиновьев был почти без средств, скудной стипендии не хватало, отец перестал ему помогать. Как пишет Павел Фокин, Зиновьев находился в состоянии физического и нервного истощения. В поисках ответа на вопрос, почему провозглашенные светлые идеалы коммунизма расходятся с действительностью, Зиновьев задумался о фигуре Сталина: «Отец народов» стал причиной извращения коммунистических идеалов.^[3]

Ранний антисталинизм. Годы войны

По воспоминаниям Зиновьева, еще в школе у ​​него возникла идея убить Сталина, которую он неоднократно обсуждал с близкими друзьями; «План» провалился, потому что не нашли оружия. В Московском институте философии, литературы и истории на очередном комсомольском собрании в конце 1939 года Зиновьев эмоционально говорил о бедах и несправедливостях, имевших место в деревне, открыто критиковал культ личности Сталина. Зиновьева отправили на психиатрическую экспертизу, а затем исключили из комсомола и Московского института философии, литературы и истории. По его воспоминаниям, его арестовали и допросили в Лубянка. Зиновьев напомнил, что следователи были уверены, что кто-то внушил ему его взгляды, поэтому они планировали отпустить его, чтобы раскрыть всю антисоветскую группировку. При переводе в одну из квартир Народный комиссариат внутренних дел Зиновьеву удалось скрыться. Он прятался в разных местах: на время уехал в Пахтино, потом скитался, а потом вернулся в Москву. В конце 1940 г. он присоединился к Красная армия чтобы избежать преследований. В военкомате он назвал себя «Зеновьев», заявив, что потерял паспорт.^[2][3][4]

Впоследствии Зиновьев часто возвращался к этому рассказу, в том числе и в своих воспоминаниях «Исповедь изгоя», называя тот год «годом ужаса». Этот эпизод биографии в общих чертах упоминается в энциклопедических публикациях, его достоверность, как правило, не подвергается сомнению биографами и комментаторами. Павел Фокин отметил, что документы задержания и обыска не сохранились, поэтому установить точную хронологию событий сложно.^[3][5] Константин Крылов отметил, что искренность и отсутствие героизма в описании событий свидетельствует в пользу их достоверности.^[4] Швейцарский литературный критик Жорж Нива считал, что Зиновьев позже построил свою биографию вокруг комплекса террориста, бунт которого оставался воображаемым. В результате вся его жизнь превратилась в ожесточенное сопротивление ходу истории, в данном контексте неважно, было ли на самом деле спланировано убийство Сталина.^[6]

Зиновьев большую часть войны провел в Ульяновском авиационном училище. Изначально служил в Приморском крае в составе кавалерийская дивизия. Весной 1941 года войска перебросили на запад, ему засчитали танкистом в танковый полк. Накануне 22 июня передовой отряд отправили в летное училище в Орше, которое вскоре было эвакуировано в Горький, а в начале 1942 года - в Ульяновское военное авиационное училище летчиков. В авиационной школе Зиновьев проработал почти три года, в основном в запасе. Он научился летать на биплане, позже - на Ил-2. В Ульяновске у него родился сын Валерий (1944). В конце 1944 года окончил авиационное училище и получил звание «младший лейтенант».^[3] Воевал в составе 2-го гвардейского штурмового авиационного корпуса, первый боевой вылет на Ил-2 состоялся в марте 1945 г. при захвате г. Глогау. Участвовал в боях в Польше и Германии, награжден орденом Орден Красной Звезды. Война закончилась Грассау 8 мая. Зиновьев вспоминал, что полеты были приятными: любил чувствовать себя хозяином боевой машины, сбрасывать бомбы, стрелять пушки и пулеметы; страх погибнуть облегчался осознанием того, что «это только один раз». После войны служил год на территории Чехословакии, Венгрии, Австрии. Зиновьев разочаровался в бессмысленности службы в армии, неоднократно пытался уволиться, но безуспешно. Шесть лет в армии дали Зиновьеву богатый материал для понимания советского общества, наблюдения за социальными отношениями и динамикой, армия представляла собой масштабную социальную лабораторию, в которой проявлялись или даже карикатурировались особенности социальных процессов.^[3]

МГУ и аспирантура (1946–1954)

После увольнения из армии в 1946 году Зиновьев увез свою мать и младших братьев из села в Москву. Ему удалось восстановиться на философском факультете МГУ, с которым был объединен Московский институт философии, литературы и истории. Приходилось искать случайные заработки - стипендии не хватало. Во время учебы Зиновьев успел поработать грузчиком, экскаватором, сторожем, занимался изготовлением фальшивых хлебных карточек и сданная кровь. В 1950–1952 преподавал в школе логику и психологию.^[2][3] Он изначально не планировал философскую карьеру, он думал стать писателем. Он написал «Повесть о долге» (или «Повесть о предательстве»), главным героем которой был информатор - «разоблачитель врагов». Зиновьев отнес рукопись в журнал »Октябрь », где Василий Ильенков, отец Эвальд Ильенков, работал, и в "Новый мир ", возглавляемый Константин Симонов. Отзывы рецензентов были отрицательными, и Зиновьев уничтожил рукопись по совету Симонова. Как пишет Павел Фокин, неудача сильно подействовала на Зиновьева, он вел безудержный образ жизни: пил, не следил за своим здоровьем. Работа в стенгазета помогли ему преодолеть ситуацию и сосредоточиться на философии, где он начал писать эпиграммы, пародии, юмористические стихи, писали красочные «жизненные истории», которые, как отмечал Павел Фокин, казались настолько правдоподобными, что даже автор иногда верил в них.^[3]

В послевоенные годы философский факультет находился «в авангарде» идеологического фронта - «самым большим событием» стало выступление секретаря ЦК. Андрей Жданов (1947) с последующим усилением роли партии в философском образовании. Состоялись конференции по изучению творчества Сталина, в 1948 году десятилетие «блестящего сталинского труда» - «Краткий курс истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков) широко прославился. Зиновьев учился в основном на «отлично», освоение марксистских текстов не составляло большого труда, учился Кант, Маркс и Гегель перед войной. Учителя были предметом его насмешек и популярных среди студентов сатирических карикатур, его афоризмы были частью философского фольклора; он был склонен к самоиронии. По воспоминаниям Вадима Межуева, Зиновьев выиграл конкурс на лучшее определение материи: «материя - это объективная реальность, данная нам в ощущениях Богом». Зиновьев с иронией вспоминал, как «косноязычный маразматик Бугаев» с первых классов внушал ученикам превосходство над всей предыдущей философией; Другой объект насмешек, Белецкий, указал через окно в «объективную правду» - Кремль. Исключение составлял историк философии, Валентин Асмус, с ним у Зиновьева были теплые отношения всю жизнь.^[3][7][8]

Самым близким другом не слишком сентиментального Зиновьева был Карл Кантор. Дружба с Эвальдом Ильенковым, который учился на старшем курсе, скорее представляла собой соперничество: оба были интеллектуальными лидерами студенческих компаний (теоретические беседы часто велись в закусочных), к которым позже добавились Борис Грушин, Мераб Мамардашвили, Георгий Щедровицкий, Александр Пятигорский, Лен Карпинский, Юрий Карякин, Юрий Левада. По воспоминаниям Пятигорского, Зиновьев «стал для меня всем на факультете». Как писал Карл Кантор, у Зиновьева не было конкретного предмета, он преподавал критический взгляд на догматизм марксистско-ленинской учебной программы, рассматривал привычные темы с новой, часто неожиданной точки зрения. Его склонность к независимому мышлению привлекала как студентов, так и аспирантов, иногда даже учителей, включая Асмуса. Карл Кантор вспоминал:^[3]

... он сказал мне в 1948 году, что Энгельс был первым вульгаризатором марксизма. Я ответил: «Саша, бойся Бога, как так? Энгельс сделал то, то ...». «Все это правильно, - продолжал он, но вы читаете« Диалектику природы », - это полная чушь, вся диалектика природы надумана, вы найдете что-то подобное у Маркса?». Это воспоминание об одном моменте такого критического удара по сознанию, в отличие от того, что было сказано. Он презирал труд Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», называл его «Мцизм-мцизм». "Ты пробовал", - спрашивает он меня, - "когда-нибудь читал Мах и Авенариус «Я говорю -« Я не пробовал ». Он говорит:« Попробуй. Они на десять голов выше Ленина, который их критикует. Он критикует Богданов. Вы читали Богданова? »И др.

В повседневной жизни Зиновьев не скрывал антисталинских взглядов, открыто и последовательно осуждая, например, антисемитская кампания.^[9] Как вспоминал Александр Пятигорский, Зиновьев «ничего не боялся»; он был одним из немногих, кто продолжал общаться с Карлом Кантором в разгар борьбы с космополитизмом, демонстративно выпуская «антисемитские» анекдоты в адрес своего друга. Георгий Щедровицкий напомнил, что Зиновьев ненавидел советский социализм, в котором социалистические принципы накладывались на архаичные социальные структуры (массовый кабальный труд и лагеря ), но соответствовало национальному характеру и культурным традициям. Пессимизм усиливался тем, что социализм рассматривался как неизбежное и безальтернативное будущее человечества. В будущем обществе Зиновьев не видел себе места, потому что не относил себя ни к какому классу и считал, что выжил чудом. Константин Крылов, комментируя воспоминания Щедровицкого, отнес Зиновьева к жертвам Русская революция и противопоставил его в этом смысле Щедровицкому, который признал, что его личные перспективы были более оптимистичными из-за социального статуса.^[3][4]

На третьем курсе Зиновьев заинтересовался логикой Капитал Марксу был посвящен его диплом. Окончив в 1951 году с отличием университет, поступил в аспирантуру. В «Капитале» Зиновьева интересовала скорее логическая структура, чем экономическое или политическое описание капитализма, в диссертации рассматривались логические приемы, используемые Марксом. В советской догме предмет исследования Зиновьева, как и аналогичного исследования Ильенкова, назывался "диалектическая логика Владислав Лекторский связывает поворот Зиновьева и Ильенкова к изучению теоретического мышления и методологии с убеждением, что строгое знание может повлиять на бюрократический «реальный социализм» и реформировать советскую систему. По словам Павла Фокина, обращение к логике было актом самосохранение в условиях советской действительности, нежелание заниматься идеологической пропагандой в рамках исторический материализм - логика была вне партийных или классовых интересов.^[3]

В 1952 году Зиновьев и его ученики Грушин, Мамардашвили и Щедровицкий создали Московский логический кружок. Участники попытались разработать так называемую «генетически значимую» логику - альтернативу полуофициальной диалектической логике и формальной логике. Деятельность кружка проходила на фоне возрождения атмосферы на философском факультете после смерти Сталина. В начале 1954 года состоялась дискуссия на тему «Разногласия по вопросам логики», которая вырвала из круга «диалектиков», формальных логиков и «еретиков» - так называемых «станковых художников». В другой дискуссии Зиновьев произнес известную фразу о том, что «раньше буржуазные философы объясняли мир, а теперь советские философы этого не делают», что вызвало аплодисменты аудитории. После обсуждения членов группы вызвали в Комитет государственной безопасности, но репрессий не было.^[3] Зиновьева. Дипломная работа «Метод восхождения от абстрактного к конкретному» (на материале «Капитала» Карла Маркса) дважды «заваливалась» на Ученом совете факультета, с третьего раза можно было защититься, уже в Высшей аттестации. Комиссия,^[8][10] в сентябре 1954 года. Противодействие «старичков» уравновешивалось поддержкой министра культуры академика Георгия Александрова, которую ему удалось добиться через Карла Кантора. Противники были Теодор Ойзерман Павел Копнин, аспиранты Мамардашвили, Грушин и Щедровицкий, поддержали защиту Зиновьева. Текст диссертации впоследствии был многократно переиздан в самиздате и опубликован только в 2002 году. Перипетии тех событий Зиновьев гротескно описал в романе «Накануне рая».^[3][4]

В 1951 году Зиновьев женился, в 1954 году у него родилась дочь Тамара, через год супруги получили небольшую комнату в коммунальной квартире. Брак был отчасти рассчитан (Тамара Филатиева была дочерью сотрудника НКВД), отчасти по любви, но семейная жизнь не сложилась - у каждого были свои профессиональные интересы, и непонимание росло. Ситуация усугублялась продолжающимся пьянством Зиновьева.^[3]

Карьерный взлет: наука и преподавание (1955–1968)

Зиновьев постепенно потерял интерес к логическому кругу, где Щедровицкий перешел на роль вождя. У Зиновьева были свои амбиции, его не устраивал «колхозный» и «партийный» модельный кружок (по Павлу Фокину). В 1955 году он получил должность младшего научного сотрудника Институт философии Академии наук Советского Союза (сектор диалектический материализм ), где он чувствовал себя комфортно.^[3] Институт был в первую очередь идеологическим учреждением с жесткими порядками, но определенное возрождение (по словам Владислава Лекторского) философской мысли в 1950-х годах позволило заниматься наукой, в том числе в области логики, что признавал Зиновьев. Во второй половине 1950-х годов произошло становление логической науки,^[11] изданы учебники, сборники, коллективные монографии, проведены методические семинары.^[3][10] Зиновьев активно участвовал в научной работе, но первые статьи отклонялись на отраслевых собраниях, что, по словам Павла Фокина, было отголоском истории преследовавшегося тогда Ильенкова. Одноклассники (Мамардашвили и др.) Рассматривали выбор математическая логика как академическая карьера как отход от борьбы в направлении безопасности и благополучия; Ученик Зиновьева Юрий Солодухин обратил внимание на его разочарование в спекулятивной природе марксизма.^[3]

Первые публикации состоялись в 1957 году, через год одна из статей вышла на чешском языке. За пятнадцать лет (1960–1975) Зиновьев опубликовал ряд монографий и много статей по неклассическая логика. Академическая карьера развивалась стремительно: в 1960 году Зиновьев стал старшим научным сотрудником, в ноябре 1962 года единогласным решением Ученого совета Института философии АН СССР получил докторскую степень за свою работу «Логика философии». высказывания и теория вывода ». Противниками защиты были Валентин Асмус, Софья Яновская и Игорь Нарский. В 1958–1960 читал спецкурс «Философские проблемы естествознания» Московский физико-технический институт, с 1961 г. - спецкурс в МГУ (философский факультет).В 1966 году получил звание профессора, в 1967–1968 по совместительству заведовал кафедрой логики философского факультета МГУ. В 1968 году он вошел в состав редколлегии журнала. Проблемы философии, годом позже - в Ученом совете по проблемам диалектического материализма Института философии АН СССР. К середине 1970-х его работы были опубликованы на английском, немецком, итальянском и польском языках. Зиновьев занимался логикой не просто как научной дисциплиной, но пересматривал ее основы в рамках создания нового поля интеллектуальной деятельности.^[3] По словам Константина Крылова, он пережил временный этап создания «общей теории всего», который, однако, быстро прошел. Отмечается, что в логических исследованиях Зиновьев был явно тщеславен, что привело к неосторожным шагам и затруднениям: например, он настойчиво публиковал доказательства Ферма недоказуемость в рамках построенной им логической системы.^[4]

В МГУ Зиновьев сформировал группу последователей из отечественных и иностранных студентов и аспирантов. Слушатели вспоминали, что Зиновьев впечатлял своей эрудицией, его занятия были не «лекциями на бумаге», а импровизациями на заданную тему, предлагающими системное видение проблемы, динамичный творческий поиск. По воспоминаниям физика Петра Барашева, учившегося в МФТИ, Зиновьев заставлял читать подлинники первоисточников, оценивать каждый использованный текст, искать не только сильные, но и слабые стороны научного работает. Он довольно резко и эмоционально критиковал своих предшественников и противников, но к студентам относился тепло, считая их единомышленниками, общался неформально, водил их на выставки, в кино, в кафе.^[3] Слушатель Зиновьева Валерий Родос вспоминал:^[3]

Он не доигрывал практически без фраз. Его мысль неслась с такой скоростью, что слова не успевали ... Для лектора это недопустимо ... Я написал лекцию слово в слово, пришел домой - сам никогда не поймешь. Никаких предикатов. То, что говорит, что влияет.

Успешную карьеру омрачало то, что Зиновьеву фактически «запретили выезд», хотя ученого неоднократно приглашали на зарубежные мероприятия.^[2] Его кандидатура для международных поездок обычно рассматривалась на разных этапах, начиная с 1961 года, когда ему не давали визу в Польшу. Научная работа не мешала наблюдать и анализировать социальную реальность, прежде всего на примере Института философии, а также заниматься этическими поисками, самоанализом и саморефлексией. В первой половине 1960-х он сформулировал этическую позицию о полной независимости своей личности от общества. Примерно в 1963 году удалось побороть алкогольную зависимость, которая длилась все послевоенные годы; в том же году он развелся. В 1965 году он познакомился со стенографисткой Ольгой Сорокиной, которая была младше на 23 года, через четыре года они поженились. Ольга Мироновна стала его верной союзницей на всю жизнь; Зиновьев часто говорил о ее неоценимой помощи и поддержке. В браке родились дочери Полина (1971 г.) и Ксения (1990 г.). В 1967 году Зиновьева не выпустили на международный логический конгресс в Амстердам, хотя его включили в официальный состав советской делегации. Многолетнее участие в философских «сборищах ..., на которых он высказывался с негативным мнением по некоторым вопросам теории марксизма-ленинизма» (аналитическая записка Комитета государственной безопасности) и контакты с американскими логиками в 1960 году, по данным Комитета. для государственной безопасности, которые работали на Американская разведка, возымели действие. Органы ограничились беседой (Зиновьев настаивал, что общение с американцами преследовало исключительно профессиональные цели), закончившейся курьезом: узнав, что он снимает комнату, ему предоставили однокомнатную квартиру на улице Вавилова. В начале 1970-х годов, совершив обмен, Зиновьевы переехали в четырехкомнатную квартиру, у него был свой кабинет. Позже Зиновьев заметил: «Улучшение жилищных условий сыграло огромную роль в росте оппозиционных и бунтарских настроений в стране».^[3][4][12]

Диссидент Зиновьев. "Зияющие высоты"

В научной и педагогической деятельности Зиновьев открыто игнорировал официальную идеологию, в конце 1960-х его положение в научном сообществе ухудшилось. Как пишет Павел Фокин, он отклонил предложение вице-президента Академии наук Советского Союза Петра Федосеева написать «марксистско-ленинскую» статью для журнала «Коммунист», хотя ему обещали собственный отдел и избрание. как член-корреспондент. Ученый находился в конфликте с представителями «либерального» крыла советской интеллигенции, и, как считают биографы, их отношение к Зиновьеву было хуже, чем у ортодоксальных коммунистов. В «либеральном» составе редколлегии журнала «Проблемы философии» (Мераб Мамардашвили, Бонифатий Кедров, Теодор Ойзерман, Юрий Замошкин, Владислав Келле) заняли крайне резкую позицию по поводу качества рецензируемых работ, возмущенные набегом авторов на Леонид Брежнев; Зиновьев отметил "(русский: б. с. к., тр. б. с. k.)" - "(Русский: бред сивой кобылы, тр. Бред серой кобылы - фигня) "- к текстам, которые не подлежали критике. После приостановки публикаций Зиновьев покинул редакцию. Осенью 1968 года его уволили с должности заведующего кафедрой логики МГУ. Он открыто подружился с известным диссидентом Александр Есенин-Вольпин, пригласив его на семинары по логике, и с Эрнст Неизвестный, которого он часто бывал. Продолжил научную деятельность, готовя аспирантов. В 1973 году его не переизбрали в Ученый совет института, через год ему не разрешили выступить на Всесоюзном симпозиуме по теории логического вывода; им не разрешали выезжать за границу, в частности, в Финляндию и Канаду; Проблемы возникли с его аспирантами. В то же время Зиновьев был избран иностранным членом Финской академии наук (1974 г.) после визита в Советский Союз известного финского логика. Георг фон Райт. Зиновьев гордился этим фактом, финская логика имела высокий научный авторитет.^[3][2][4]

После События в Праге Зиновьев придумал сатирическую книгу о советской действительности. Книга под названием «Зияющие высоты» выросла из серии статей, написанных в начале 1970-х годов; Среди них - очерк об Эрнсте Неизвестном, посвященный судьбе таланта в обществе. Потом начал рисовать. Пересылали статьи на Запад, публиковали в Польше и Чехословакии, статьи без подписи распространяли в самиздате. Основная часть книги была написана конспиративно на съемном коттедже в Переделкино летом 1974 года и была завершена к началу 1975 года. Зиновьев писал чисто, жена играла роль корректора и редактора. Рукопись (почти тысяча машинописных страниц) с помощью знакомых была отправлена ​​во Францию. Зиновьев не рассчитывал на быструю публикацию, по разным причинам все русскоязычные издательства отклонили рукопись. Издателем был Владимир Дмитриевич, серб, популяризировавший русскую литературу для франкоговорящего читателя; он случайно увидел рукопись, и она ему очень понравилась. Незадолго до публикации после очередного отказа от поездки за границу (логический коллоквиум в Финляндии) в июне 1976 года Зиновьев вступил в открытый конфликт с властями. Он пригласил западных журналистов к себе домой и выступил с заявлением протеста, а затем сдал партийный билет в Институте философии. Перемена сопровождалась комичными обстоятельствами: партийный секретарь, будучи идейным коммунистом, пытался отговорить Зиновьева от его шага, отказавшись принять партийный билет. Выведя Зиновьева из кабинета, он заперся и несколько раз сунул документ под дверь.^[3][4]

«Зияющие высоты» - острая сатира на советский образ жизни. В августе 1976 года книга была издана на русском языке в лозаннском издательстве Дмитриевича "L'Âge d’homme". Публикация сопровождалась светом по радио, книгу рекламировал писатель-эмигрант. Владимир Максимов.^[3][4] «Зияющие высоты» имели успех у западного читателя, роман был переведен на два десятка языков. Отзывы рецензентов разных стран в целом были положительными, иногда даже восторженными, роман получил несколько наград, в частности европейскую премию Чарльза Вейона за эссе. Книгу считали литературным событием, оторванным от советского контекста.^[13] Зиновьева называли наследником сатирической традиции - от Аристофан и Апулей через Франсуа Рабле и Джонатан Свифт Салтыкову-Щедрину, Анатоль Франс, Франц Кафка и Джордж Оруэлл. Среди диссиденты, реакция была более разнородной, были и отрицательные мнения, например, среди Андрей Сахаров, который назвал книгу декадентской, или Александр Солженицын. В Советском Союзе книгу сразу объявили антисоветской, ее чтение приравнивали к антисоветской деятельности; «Зияющие высоты» активно распространялись в самиздате. Как вспоминал Лев Митрохин, несмотря на недостатки, книга произвела сильное впечатление «авторской смекалкой, образностью, точностью социальной диагностики и жестоким черным юмором». Многие интеллектуалы, например, высмеяли в романе Мамардашвили, сочли книгу клеветой или даже доносом.^[3][4]

Последняя клевета [роман «Светлое будущее») содержит крайне циничные клеветнические измышления о советской действительности, теории и практике коммунистического строительства, а также наступательные выпады против Владимира Ленина, нашей партии и ее руководства. Советское зиновьевское общество клеветнически изображает его как «образец коммунизма с колючей проволокой ... в четыре ряда». Автор подвергает советских людей особо грубым оскорблениям: «Наша норма - это самые отвратительные качества человеческой натуры ... и вся эта грязь покрыта самой грандиозной и самой лживой идеологией».

— Из записки Комитета государственной безопасности Советского Союза № 1311-А «О мерах по пресечению антисоветской деятельности Александра Зиновьева».

2 декабря 1976 г. исключен из КПСС на общеинститутском партийном собрании (Зиновьев на него не явился), а затем лишен научных званий за «антипатриотические действия, несовместимые с званием. Советский ученый »и уволен из Института философии. В начале 1977 года решением Президиума Верховного Совета Советского Союза Зиновьев был лишен всех государственных наград, включая военные и ученые степени.^[3] Его даже исключили из Философского общества, членом которого он не состоял. Пострадали и родственники: сын Валерий и дочь Тамара потеряли работу; Брат Василий, военный юрист в звании подполковника, отказался публично осудить своего брата, за что был уволен из армии и выслан из Москвы. Зиновьев остался без средств к существованию, он продавал книги и альбомы из домашней коллекции, нелегально редактировал научные тексты, а иногда и доброжелатели помогали материально, например, Петр Капица. С Зиновьевым активно общались многочисленные диссиденты и иностранные журналисты (Раиса Лерт, София Калистратова, Рой Медведев, Петр Абовин-Эгидес, Владимир Войнович и другие). Как говорится в записке Комитета государственной безопасности ЦК Коммунистической партии Советского Союза, подписанной Юрий Андропов, Зиновьев принимал дома «антисоветски настроенных личностей» и «ренегатов»,^[14] обсуждали «антисоветские действия»,^[15] давал «клеветническую информацию» корреспондентам капиталистических стран, чтобы «привлечь внимание к своей персоне». Зиновьев продолжал писать, вскоре закончив повесть «Записки ночного сторожа», роман «Накануне рая» и роман «Светлое будущее», изданные в Швейцарии в начале 1978 года.^[3][4]

В эмиграции: против «настоящего коммунизма»

Роман «Светлое будущее» содержал личные оскорбления в адрес Генерального секретаря ЦК Коммунистической партии Советского Союза Леонида Брежнева. В июне 1978 г. по предложению Комитета государственной безопасности Политбюро ЦК Коммунистической партии Советского Союза принял довольно мягкое решение о высылке Зиновьева за границу. Согласно записке Комитета госбезопасности, уголовное преследование приведет к помещению в психиатрическое учреждение (Зиновьев охарактеризован как «психически неуравновешенный» бывший алкоголик, страдающий «манией величия»), что было сочтено нецелесообразным из-за кампании против Советская психиатрия на Западе. Зиновьев получил приглашения из университетов Европы и США, в частности, от президента Мюнхенский университет философ Николаус Лобковиц, который знал его логические работы.^[3] Зиновьева поддержал федеральный канцлер Австрии Бруно Крайски и министр иностранных дел Германии Ганс-Дитрих Геншер, затронувший его судьбу на встрече с Леонидом Брежневым. 6 августа 1978 года Зиновьев с женой и семилетней дочерью уехал в Германию. На первой пресс-конференции в Мюнхене, которая привлекла большое внимание прессы, Зиновьев сказал, что не чувствует себя «жертвой режима», но считает режим своей жертвой. Он дистанцировался от правозащитного и диссидентского движения и критически оценил возможности демократизации в Советском Союзе. Вскоре после этих заявлений Президиум Верховного Совета Советского Союза издал указ о лишении Зиновьева советского гражданства.^[3]

С августа 1978 г. по июль 1999 г. он жил с семьей в Мюнхене, зарабатывал литературную работу и публичные лекции, не имея постоянного места работы. Он кратко преподавал логику в Мюнхенском университете; его присутствие в качестве лектора носит скорее политический характер. После «Светлого будущего» (Премия Медичи за лучшую иностранную книгу года во Франции) в течение нескольких лет издавались «научные и литературные» романы и романы «Записки ночного сторожа», «Накануне рая», «Желтый дом» и «Homo Sovieticus», «Иди на Голгату», «Крылья нашей юности» и другие. Теоретические размышления о советском обществе составили книгу «Коммунизм как реальность» (Премия Алексиса де Токвиля за гуманизм ). Зиновьев работал ежедневно, писал почти без черновиков. Фрагменты текста продумывались заранее, часто во время прогулок, лекций или бесед. По его собственному признанию, он работал беспорядочно, но непрерывно. На каждую книгу было опубликовано по дюжине рецензий во Франции, Германии и Италии, книги были хорошо приняты западными читателями, с которыми Зиновьев часто встречался. В 1980 году он признался, что не ожидал встретить на Западе такого вдумчивого и понимающего читателя. Книги были изданы на многих европейских языках, в Японии и США, где «Зияющие высоты» были опубликованы в 1979 году. Помимо литературных премий, он получил общественные награды: он был избран членом Римская Академия Наук, то Баварская академия изящных искусств. В 1984 году вышел документальный фильм «Александр Зиновьев. Размышления писателя в изгнании», в Мюнхене прошла выставка его картин и мультфильмов. В 1986 году в Лондоне прошла конференция, посвященная его творчеству.^[3][16]

В первой половине 1980-х Зиновьев вел активную общественную деятельность, пользовался большой популярностью в СМИ, особенно во Франции, Германии и Италии. Он был чуть ли не главным ньюсмейкером русской эмиграции. Публикации его книг в разных странах выходили ежеквартально, Зиновьев участвовал в презентациях, посещал различные съезды и симпозиумы, где выступал с докладами, участвовал в беседах, давал интервью.^[3][13] Эдуард Лимонов напомнил:^[3]

Когда я поселился во Франции в 1980 году, он был в зените славы. Его приглашали на телевидение, чтобы он прокомментировал любое событие в России, любое чихание, не говоря уже о смерти генсеков.

Многочисленные выступления и публицистические статьи составили сборники «Мы и Запад», «Без иллюзий», «Ни свободы, ни равенства, ни братства». Зиновьев отстаивал свое понимание советской системы, много писал о взаимосвязи между капитализм и коммунизм, Запад и Восток. Он критиковал Запад за недооценку коммунистической угрозы из-за непонимания природы советского общества. Запад оценивал советскую систему по своим критериям, однако Зиновьев утверждал, что западная демократия и коммунизм совершенно разные. Он отрицал роль личных качеств советских руководителей, считая их «социальными символами»,^[9] и призвали Запад не прислушиваться к их обещаниям. В 1983 году в своем докладе «Марксистская идеология и религия» на симпозиуме в Вене он утверждал, что «духовное возрождение» в Советском Союзе не повлияет на официальную идеологию, а политика Андропова не приведет к реформам или социальному протесту. Год спустя в серии представительных мероприятий, посвященных 1984 романа, он резко критиковал адекватность описания в книге коммунистического общества. С его точки зрения, книга не была научным предсказанием, а отражала страх современников Оруэлла перед воображаемым коммунизмом.^[3]

В эмиграции Зиновьев чувствовал себя одиноким, несмотря на свою популярность, динамичный образ жизни и относительный комфорт - он жил в трехкомнатной квартире на самой окраине Мюнхена, его заработки по европейским меркам были довольно скромными.^[17] Зиновьев старался избегать эмигрантской общины, близкие отношения складывались только с Владимиром Максимовым; Европейские интеллектуалы дружили с Фридрих Дюрренматт. Языковой барьер тоже был проблемой - Зиновьев владел профессиональной лексикой, но в целом плохо знал немецкий, говорил в основном на английском. Выражением одиночества стала картина маслом «Автопортрет», по словам Павла Фокина, изображение страдания, боли, правды и безысходности. В эссе «Почему я никогда не вернусь в Советский Союз» (1984), ностальгия и желание вернуться в Россию сочетались с осознанием того, что «возвращаться некуда, не нужно возвращаться, некому возвращаться»; в 1988 г. в интервью Радио Свобода, он заявил, что считает свою эмиграцию наказанием, и его принцип - «всегда писать правду и только правду».^[3] По словам Жоржа Нивы, у Зиновьева зародилась ностальгия по коллективистскому коммунизму, он парадоксальным образом превратился из обвинителя коммунизма в его апологета, что нашло отражение в романе «Крылья нашей юности». В книге, как и в ряде выступлений, Зиновьев утверждал, что после 1953 года он перестал быть антисталинистом, поскольку понимал, что Сталинизм возник «снизу» и не был продуктом Сталина.^[6]

Катастрофа и 1990-е годы

Зиновьев взял Перестройка в резко негативном ключе, назвав это «Катастрофой». Михаил Горбачев и его соратников описывали как демагогов, лицемеров, циничных карьеристов и «ничтожеств», не имевших научного понимания природы советского коммунизма. С 1985 года в многочисленных статьях и выступлениях он утверждал, что социальная система в Советском Союзе не изменится, перестройку он считал бюрократической формальностью, а ее инициативы - от гласность к антиалкогольной кампании - проявление неспособности руководства адекватно оценить реальные проблемы. С его точки зрения, «революция сверху», осуществленная при поддержке равнодушных к судьбам простых советских людей Запада, могла привести только к катастрофе.^[3] Эта «атака на Горбачева» вызвала негативную реакцию большинства интеллектуалов на Западе, которые приветствовали реструктуризацию. Взгляды Зиновьева объяснялись эксцентричностью, эпатажем, даже безумием. Спорные статьи и интервью составили сборник «горбачевщина»; В книге «Катастрофа» (1989) описан провинциальный «партийный город», где чиновники, движимые корыстными интересами, имитируют проведение реформ. В 1987 и 1989 годах Зиновьев дважды посетил Чили; во время второй поездки его приняли Аугусто Пиночет. Провел лекционный тур по США, серию успешных творческих вечеров в Израиле. Внимание прессы привлекла выставка рисунков «Allegra Rusia» («Веселье России») на тему советского пьянства, прошедшая в Милане в 1989 году. Проект представлял собой «концептуальный социологический комикс» (по Павлу Фокину). ). По предложению французских издателей написал мемуары под названием «Исповедь изгоя». В книге соединились биографические воспоминания и социологические и философские размышления.^[3]

Как критик Горбачева и реструктуризации Зиновьева в марте 1990 года его пригласили на дебаты на французском телеканале с «опальным». Борис Ельцин, потом малоизвестный в Европе народный депутат СССР. Зиновьев раскритиковал желание Ельцина «ускорить» реструктуризацию, сказал, что видел в нем характер своих книг,^[17] и назвал свои обещания об отмене привилегий демагогическими и невыполненными. Павел Фокин отметил, что в своих оценках Зиновьев гиперболизировал политическую роль Горбачева в Советском Союзе, не замечая при этом фигуры Ельцина. После дебатов интерес к Зиновьеву возник в Москве, полной политических событий, и его статьи и интервью стали появляться в советской прессе. 1 июля 1990 года указом Президента Советского Союза Зиновьев был восстановлен в советском гражданстве, на что он отреагировал без энтузиазма, объяснив, что издание его книг важно для него. В 1990 г. в Советском Союзе тиражом 250 тыс. Экземпляров вышли «Зияющие высоты», в 1991 г. вышли романы «Homo Soveticus», «Para Bellum» и «Иди на Голгату» (в журнале «Смена»); Одновременно ВАК восстановила его ученые степени.^[3]

В статье «Я хочу рассказать вам о Западе», опубликованной в Комсомольская правда (1990), Зиновьев с презрением отзывался о «храбрецах», которые «плюют на все советское», но дистанцировались от защитников советской истории; он критиковал идеализацию образа Запада, утверждая, что западные представления о рынке, демократии, многопартийная система неадекватны советским условиям и даже разрушительны. В ответ на полемическую статью Марк Захаров под названием «Вернись, дружище!» автор саркастически предлагал Зиновьеву оставить мир «мешков и эксплуататоров» и вернуться с «злого Запада» в Советский Союз.^[3] В статье освещены темы многочисленных выступлений Зиновьева в 1990-е гг., В основном в оппозиционной прессе режима Ельцина в российской прессе, а также его критический анализ современного Запада и процессов глобализации в книгах «Запад», «Глобальные права человека». и на пути к сверхобществу.^[3]

В конфликте «демократов» с «красно-коричневыми» он занял позицию защитника советского коммунизма, охарактеризовав советский период как вершину российской истории. В разгром Государственного комитета по чрезвычайным ситуациям Зиновьев назвал историческую трагедию и отрицательно оценил распад Советского Союза; про Ельцина и российских реформаторов он неоднократно высказывался пренебрежительно, использовал крайне резкие выражения («идиоты», «подонки», «кретины», «элициноиды» и др.), требуя в отношении них карательных мер.^[3] На вручении в Риме итальянской литературной премии «Тевере» в 1992 г.^[18] он отрицал возможность успеха российских реформ, считая, что они приведут только к катастрофе. При этом он назвал Сталина единственным великим политиком в истории России, что, отмечает Константин Крылов, вовсе не было похвалой, а шокировало общественность.^[4] В ряде выступлений он утверждал, что Россия никогда не станет западной страной; назвал российский режим «колониальной демократией» и Вестернизация - особая форма колонизации, направленная на разгром и дезинтеграцию России в интересах Запада. После очередного интервью (1994 г.) в газете «Завтра», где Зиновьев открыто призывал к свержению антинародного режима «предателей и коллаборационистов», против его интервьюера Владимира Бондаренко было возбуждено уголовное дело. Зиновьеву пришлось объяснить, что его слова выражают позицию ученого, а не политика.^[3]

Вернуться в Россию и в прошлые годы

С середины 1990-х Зиновьев стал чаще бывать на родине, у него появились сторонники и последователи, с которыми он охотно общался. В 1996 году он признался, что не собирается возвращаться в «враждебную» Россию, несмотря на публикацию его книг (Embroilment, Russian Experiment и др.). Он считал, что его «бойкотируют» в России, как, впрочем, и на Западе, где ему с трудом удается публиковаться. Тем не менее, во Франции в издательстве «Плон» в 1996 году вышел «Вест», через два года в Италии он стал бестселлером «Глобальный холм людей». Как пишет Павел Фокин, поворотным моментом стала осень 1997 года, когда он несколько раз приезжал в Россию. Зиновьев представлял "Global Humant Hill" в Москве, провел ряд встреч с Сергей Бабурин, Николай Рыжков и Геннадий Зюганов.^[3] Зиновьев призвал к голосованию лидера коммунистов в Президентские выборы 1996 г., принимая во внимание Коммунистическая партия Российской Федерации одна из немногих позитивных политических сил в стране,^[4] хотя его позиция была более радикальной, чем у парламентской коммунистической оппозиции. 75-летие Зиновьева отметили в Президиуме Академии наук и в Институте философии; побывал в родной Костромской области, а в 1998 году совершил ряд поездок по России и странам СНГ. 30 июня 1999 года семья Зиновьевых вернулась в Москву. Через несколько дней его приняли профессором МГУ (кафедра этики философского факультета) и Литературный институт Максима Горького. В конце года по предложению Бабурина он согласился участвовать в думских выборах по списку депутатов. Российский общенародный союз, но не был зарегистрирован.^[3]

На решение вернуться повлияли бомбардировка Югославии, которую Зиновьев неоднократно осуждал. Он считал, что война на Балканах ведется против Европы, что означает ее деградацию и знаменует приход новой, постдемократической и посткоммунистической эпохи. тоталитаризм. В последнем западном интервью "Почему я возвращаюсь в Россию", опубликованном в "Le Monde ", Зиновьев констатировал катастрофические изменения на Западе и в России, капитуляцию Европы перед Американизация и глобализация, предательство своих идеалов (демократия, свобода слова, моральные ценности и т. д.). Он заявил, что, возвращаясь в Россию, он остается приверженным подлинным европейским ценностям.^[3] Слободан Милошевич (философ познакомился с ним в 1999 году), например Муаммар Каддафи, символизирующая для Зиновьева вызов и сопротивление глобализации, неповиновение Америке, вызывала его восхищение и уважение.^[3]

Автограф Александра Зиновьева (1995)

Зиновьев положительно отзывался о Владимир Путин, возлагал на него большие надежды, считая его приход к власти первым после 1985 года шансом страны выйти из тупика и противостоять вестернизации и колонизации. Однако он довольно быстро пересмотрел оптимистичные оценки, отметив в конце 2000 года, что Россия продолжает терять позиции, хотя он не причислял Путина к «предателю». В 2002 году он писал, что Путин, пользующийся поддержкой населения, не воспользовался историческим шансом, отказавшись пересмотреть результаты приватизации и национализировать финансы и энергетику; Зиновьев пришел к выводу, что историческая роль Путина заключалась в легитимации последствий ельцинского переворота. В 2006 году, незадолго до своей смерти, он заявил, что России как суверенного государства и единого целого больше не существует, страна представляет собой имитацию («кажущуюся»), искусственное, хрупкое образование, связанное топливно-энергетическим комплексом: «Россия как мощная энергетическая держава это идеологический миф о бесперспективности русских.Само сужение экономического прогресса к «трубе» - показатель исторической гибели ».^[3]

По возвращении он продолжил активную писательскую и общественную деятельность: редактировал издания своих книг, комментировал политические события, выступал на круглых столах и конференциях, давал интервью в различных изданиях, от «Завтры» до «Комсомольской правды».^[19] В 2000 году в издательстве «Центрполиграф» вышло 5 томов собрания сочинений; Режиссер Виктор Васильев снял документальный фильм «Я суверенное государство», который так и не вышел на экраны. В 2002 году к юбилею Зиновьева под эгидой философского факультета МГУ был издан сборник «Феномен Зиновьева». Последний его роман - «Русская трагедия» (2002).^[3] Вокруг Зиновьева стали собираться студенты, возник семинар. По предложению ректора Московский гуманитарный университет Игоря Ильинского, была организована Школа Александра Зиновьева, где он читал курс логической социологии, публиковал в Интернете и издавал как справочник. Студенты создали сайт «Зиновьев.ру».^[3]

В последние годы Зиновьев был убежден, что защищает сторону проигравших, что Россия обречена. Он никогда не присоединялся ни к какому движению, хотя националисты пытались привлечь его в свои ряды.^[4][20] Он придерживался радикальной риторики, учитывая безразличие и оппортунизм большинства населения; придавал большое значение любому протесту и сопротивлению, говоря, например, в поддержку Эдуарда Лимонова. Его увлекла антинаучная теория Анатолий Фоменко, написал предисловие к своей книге. В Новая хронология созвучно былым мыслям Зиновьева о современной фальсификации советской истории, его впечатлили ее смелость и оригинальность.^[3][17] В соответствии с Максим Кантор своеобразное пророческое тщеславие привело Зиновьева к крайней распущенности. Он хотел быть услышанным, стремился использовать любую трибуну и аудиторию, любые средства и союзников, включая «безумную теорию» Фоменко. Максим Кантор так описывает противоречия Зиновьева:^[17]

Он до конца боролся за самое главное, что делает жизнь достойной - за свободу. И если он выбрал такой инструмент - наверное, тоже была странная логика. Он знал: никого нет, ни на что не надеялся. Вот хитрый патриот, масляная улыбка, мелькают цифры из администрации президента, какие-то парламентарии пожимают руки. Других нет, надеяться не на что. Но нужно бороться. Вдруг его охватил энтузиазм: «Издаю журнал« Точки роста »- отсюда Россия возродится!». А потом сдался: какая Россия? Эти воры?

Александр Зиновьев умер 10 мая 2006 года от опухоли головного мозга. По словам Максима Кантора, в последнем разговоре он обсуждал дегуманизацию европейской культуры, утверждая, что только возрождение гуманизм мог спасти Россию.^[3] Согласно завещанию, его кремировали, прах развесили с вертолета над Чухломским районом, где родился и вырос Зиновьев, на этом месте установили валун. В память о заслугах перед русской культурой установлена ​​символическая могила-кенотаф был возведен на Новодевичье кладбище в Москве.^[16] Посмертно Зиновьеву было присвоено звание «Почетный гражданин Костромской области». В 2009 году памятник Зиновьеву был установлен в Костроме, на территории Костромского государственного университета имени Николая Некрасова (скульптор Андрей Ковальчук ).^[21] В 2016 году, накануне 95-летия Зиновьева, в его честь был назван новый вид бабочек - «Крылышко Зиновьева» (Alucita zinovievi).^[22]

Могила-кенотаф Зиновьева на Новодевичьем кладбище Москвы

Философская мысль

«Новый философский словарь» выделяет три периода в творчестве Зиновьева.^[23] Первый, «академический», период (1957–1977) - от первых публикаций научных трудов до издания «Зияющих высот» и изгнания из Советского Союза: работы по логике и методологии науки. Второй период (1978–1985) - исследование, описание и критика «настоящего коммунизма» в различных жанрах: публицистике, социальной сатире и социологическом эссе. Третий период, после начала перестройки, был периодом критики краха советской системы и критики современного западного общества. Британские ученые Майкл Кирквуд отметил первый период (1960–1972 гг.); антикоммунистический период «социологических романов» (1976–1986), постепенный переход «Горбачева-Ельцина» от антикоммунизма к критике Запада (1986–1991), постсоветский период анализа современной России, критика Запада и глобализация (1991–2006).^[24]

Логика

В 1950-х годах Зиновьев обозначил общие принципы программы «осмысленной логики». Формально, находясь в рамках советской «диалектической логики», он ограничил применимость анализа «Капитала» Маркса к особому виду объектов (исторических или социальных), которые представляют собой «органическое целое» со сложной функциональной структурой. . По его версии, диалектика оказалась «методом изучения сложных систем эмпирических отношений». Субстантивная логика требовала выражения как лингвистического аспекта (формальная логика), так и логико-онтологического, а также процедурного; рассматривал мышление как историческую деятельность; подтвердил статус логики как эмпирической науки, материалом которой являются научные тексты, а предметом - приемы мышления; считается инструментальной функцией логики для научного мышления. В 1959 году Зиновьев посчитал свою концепцию противоречивой, сделав выбор в пользу математической логики.^[10][23][25]

В монографии «Философские проблемы многозначной логики» (1960) Зиновьев рассмотрел почти все многозначные логические системы, проанализированы место, основные результаты и применимость многозначной логики в логике и методологии науки.^[26] В последующих работах он разработал собственную концепцию логики, которую назвал «сложной логикой». Проблема логики, по словам Зиновьева, заключалась не в формальном математическом исчислении, а в развитии «методов рассуждения, доказательства, методов научного познания».^[27] Зиновьев пытался, во-первых, преодолеть классику и интуиционистский варианты логики и, во-вторых, расширить поле логических исследований на основе методологии эмпирических наук. Предметом логики является язык, он не открывает, а изобретает определенные правила языка - логические правила - и вводит их в языковые практики как искусственные средства систематизации.^[3] Этот прескриптивистский подход близок к позднему Витгенштейн.^[28] Зиновьев настаивал на универсальности логики, заявляя о независимости логических правил от эмпирических областей их применения.^[25] Он отрицал онтологический статус таких понятий, как точка или ноль, считая их инструментами познания; его подход в западной литературе характеризовался как логичный номинализм. Ученик Зиновьева, немецкий логик Хорст Вессель, отмечал, что его логика основана на синтаксис, а не семантика.^[26]

Зиновьев исследовал ряд вопросов неклассической логики, от общей теории знаков до логического анализа движения, причинности, пространства и времени. В «Философских проблемах многозначной логики» многозначная логика рассматривалась как обобщение, а не отмена классической двузначной логики, хотя Зиновьев пришел к выводу, что появление многозначной логики «нанесло удар» по априорной классической логике. Позже Зиновьев разработал общую теорию преемственности (теорию вывода), которая существенно отличалась от классической и интуиционистской математической логики. Согласно Весселю, его оригинальность заключалась во введении двузначного предиката «от ... логически следует ...» в формулу для логического следования, по сути, метатермина. Теория логического исчисления и остальные разделы логики (теория логического кванторы и предикация, логика классов, нормативная и эпистемическая логика ) были построены на основе теории. Работа «Сложная логика» (1970) представила систематическое рассмотрение формального аппарата для анализа концепций, утверждений и свидетельств; в монографии сформулирована строгая кванторная теория, соответствующая интуитивным предположениям; исследованы свойства кванторов.^{[25][26][27][29]}

В более популярной форме его концепция, включающая обсуждение методологии физики, была представлена ​​в работах «Логика науки» и «Логическая физика». Зиновьев, исходя из тезиса об универсальности логики, подверг критике точку зрения о том, что особое или квантовая логика необходимо для микромира, отличного от методологического формализма макромира. По его мнению, многие проблемы философии физики или онтологий носят терминологический характер и не имеют отношения к самой физике, как, например, проблема обратимости времени. В анализе Зиновьева многие утверждения, традиционно понимаемые как физические и эмпирические гипотезы, рассматривались как неявные следствия определений терминов; по крайней мере, эти утверждения могут быть представлены без противоречий или эмпирических опровержений. Примером может служить фраза «физическое тело не может находиться в разных местах одновременно».^[25][26][27]

Социологические романы

Главный объект в книгах Зиновьева - советский мир как историческое явление, феномен советскости, описанный через запрещенные в Советском Союзе темы, прежде всего табуированная проблема социальное неравенство. Зиновьев затронул такие темы, как алкоголь, секс, жизнь людей с ограниченными возможностями; идеологический язык советских людей; обезжиренная история Советского Союза с точки зрения опыта обывателя. Книги Зиновьева показали абсурдность мира «реального социализма», описали состояние умов советской интеллигенции позднего «застоя»: персонажи постоянно теоретизируют, сравнивают советские идеологические мифы и действительность, пытаются докопаться до сути. это и понять природу советского общества. Персонажи критикуют политику правительства и высмеивают советских лидеров, обсуждают экономические проблемы, сочувствуют диссидентам и антисоветским террористам, интересуются самиздатом и западными радиостанциями, имеют какие-то отношения с Комитетом государственной безопасности. Тюрьмы, лагеря и репрессии находятся на периферии общественной жизни.^[3][30] В отличие от антисоветской диссидентской литературы, разоблачающей действия отдельных лиц (Ленин, Сталин и т. Д.) Или «партии» или «бюрократии», основанной на дихотомии «власть» и «народ», Зиновьев описывает общество на уровне микросоциологии, его работы перекликаются с «ироническим социологическим трактатом» - законами Паркинсон и Мерфи.^[4]

Есть точка зрения, что Зиновьев создал особый жанр: «социологический роман». В его книгах сочетаются наука и литература: методы, концепции, научные утверждения были художественными приемами, а литературные изображения использовались как научные инструменты.^[30] Разные персонажи выражали идеи автора, что позволило взглянуть на общество с разных точек зрения и выявить его сложность и парадоксальность. Зиновьев называл свое произведение «синтетической литературой» и «симфонией».^[2][31] Жанр Зиновьева понимался как мениппея в терминах Михаил Бахтин (Питер Вайль и Александр Генис ), социологический трактат, даже учебник, аналог средневековой «Суммы знаний» (Максим Кантор), пародия на научный трактат (Дмитрий Быков ). По мнению Павла Фокина, социологический роман ближе к литературе, чем к науке, потому что он использует образность.^[3] Майкл Кирквуд считает творчество Зиновьева Литературная критика модной в 1970-х "буквы" (Мишель Фуко, Роланд Барт ), как нескончаемый процесс, созданный, по словам Барта, как «скриптор», а не «автор». Книги Зиновьева не ограничивались традиционной парадигмой, но охватывали широкий спектр литературных, исторических, политических, социологических, эстетический, моральные и религиозные вопросы.^[2][24]

Многочисленные произведения Зиновьева представляют собой целостный художественный мир со своими законами, идеологией и поэтикой, образуют один гигантский текст или собрание текстов с единой атомарной структурой, не имеющей ни начала, ни конца и повторяющейся до бесконечности, поэтому ее можно читать из любого места. . Эта структура соответствует авторскому видению социальная реальность.^[2][3][6] Идея сложного, разнообразного и изменчивого социального мира, подчиненного объективным законам, воплощается в композиционной структуре, «социологическом треугольнике» из трех элементов: личности, института, города. Вершины треугольника бесконечно раздваиваются, соединяются, пересекаются, обнажая всевозможные социальные отношения. Фрагменты (абзацы или фразы) содержат законченное утверждение, которое абстрагирует часть социального мира. Тексты, как правило, состоят из диалогов и размышлений представителей разных профессий и социальных слоев, часто цитируются жизненные случаи, анекдоты, стихи и т. Д. Место композиции и сюжета занимает калейдоскоп различных ситуаций, в которых неотличимы добро и зло, высокое и низкое, героизм и подлость. Здесь нет описания природы, окружения, в центре повествования - человеческие отношения и действия. Антропоморфные персонажи используются для описания социальных типов, функций или поведения; социальные объекты, связи и структуры. У персонажей отсутствуют персонажи, а внешность, имена и фамилии заменены прозвищами, обозначающими социальные роли (Мыслитель, Социолог, Болтун, Клеветник, Крикун, Самозванец, Брат, Зайбан и т. Д.). Часто встречающийся «персонаж» - это теоретический текст, обычно в форме рукописи, обсуждаемый персонажами.^{[3][16][17][30]}

Тексты Зиновьева, с одной стороны, отличаются лаконичностью, ясностью, логичностью, полнотой, юмором, ограниченностью лексических средств, наличием заголовков и,^[2] с другой стороны, представляют собой довольно трудное и скучное чтение.^[20][31] Зиновьев не придавал особого значения художественной изысканности, его основные книги, особенно «Зияющие высоты» (по словам Питера Вейля и Александра Гениса, «аморфная стопка страниц»), были предназначены для советского читателя и неизбежно потеряли часть своих смысл в переводе.^[32] Фрагментарная манера письма, разбивка повествования на лаконичные фразы и короткие абзацы сближают Зиновьева. Василий Розанов Однако язык Зиновьева куда более простодушен, он лишен изощренности Свифта или Салтыкова-Щедрина.^[3][17]

Зиновьев разоблачил и деконструировал официальный язык советских лозунгов, грамотный и нормативно единый язык, но наполненный идеологемами и абстракциями, создавая иллюзорное равенство, лишающее человека свободы выбора. Его деконструкция - необходимое условие для воссоздания подлинно человеческого языка (Клод Шваб). Протестный «антиязык» Зиновьева напоминает народный русский фольклор, отражает язык различных социальных групп, в первую очередь интеллигенции, а также военных, студентов, членов партии, представителей неформальных сообществ. Зиновьев использовал плеоназмы, каламбуры, сленг и нецензурная лексика, введены неологизмы: научные слова, портмоне слова, сокращения.^[3][32][33] Максим Кантор считает, что в основе стиля Зиновьева лежал язык народных сказок, необычное смешение Михаил Зощенко и Александр Герцен. Гнев зиновьевского языка направлен на прорыв к истине через ложь и лицемерие установленных правил, по аналогии с чудом «избавления от беды» в народной сказке.^[17]

«Зияющие высоты» показывают город Ибанск, «безлюдный район», где идет успешное строительство «социализма»; все жители носят фамилию Ибанов. В городе царит абсурд, лицемерие, жестокость, властный произвол, ощущение тупика и безысходности. В бесконечных сократовских диалогах герои монотонно издеваются над советским обществом и сочиняют различные социологические теории, ни к чему не ведущие. Большинство персонажей представляют интеллигенцию «либеральных» взглядов, они не диссиденты, но и не способны сопротивляться. конформисты. На многих страницах разоблачается советская официальная риторика, но почти не упоминаются какие-либо авторитеты или репрессивные органы.^[9][30] По одной из точек зрения, «Зияющие высоты» показывают науку и научную деятельность, которая превратилась в подражание, видимость, лицемерие и тавтологию. Наука больше не может учиться, она только описывает себя. Ученые делают вид, что думают, но ничего не производят, люди изображают процесс работы, диссиденты имитируют сопротивление. Интеллигенция служит режиму или изображает протест («театр у Ibanka»).^[20][31]

«Светлое будущее» описывает бедность, ложь и духовную пустоту советской жизни на примере моральной деградации интеллигента шестидесятников, посредственного человека, начавшего свою карьеру в сталинские времена и добившегося успеха в годы »оттепель Роман «Накануне рая» посвящен различным проявлениям инакомыслия, порожденным советским обществом и являющимся его частью. «Желтый дом» продолжает сатиру на «прогрессивную советскую интеллигенцию», разоблачает ее двуличие, сочетающее конформизм. с ориентацией на Запад; нежелание ассоциировать себя с людьми, сохраняя при этом свои инстинкты; бессмысленный паразитизм на текстах «буржуазной науки». Главный герой, младший научный сотрудник, пытается сохранить индивидуальность в коллективе, но становится ренегатом .^[3][30] Как резюмировал Клод Шваб, интеллигенция предала истинную духовность: в научных учреждениях не ищут истины, ложь больше не ложь, а «псевдоликер».^[33] Константин Крылов приводит характерную цитату из автобиографии Зиновьева:^[4]

... с моральной точки зрения советская интеллигенция - самая циничная и презренная часть населения. Они лучше образованы. Их менталитет чрезвычайно гибкий, находчивый, адаптивный. Они умеют скрыть свою природу, представить свое поведение в лучшем свете и найти оправдания. Власть хоть в какой-то степени заставляет задуматься об интересах страны. Интеллигенция думает только о себе. Они не жертвы режима. Они носители режима.

«Homo Sovieticus» и «Para Bellum» повлияли на судьбы советских людей на Западе. «Homo Sovieticus» высмеивал интриги, зависть, стремление к власти среди иммигрантов, сохранивших советские привычки адаптации: комсомольцы быстро превращаются в сторонников православия. В романе советский человек определяется - "Homo Sovieticus "или" Гомосос ":^[30] «Гомосос привык жить в относительно плохих условиях, готов встречать трудности, постоянно ожидает еще худшего, побежден приказом властей ... Гомосос - это продукт адаптации к определенным социальным условиям».

Социология

Зиновьев разработал теорию общества, основанную на собственных исследованиях в области логики и методологии науки, позже назвав свою теорию «логической социологией». Зиновьев часто утверждал, что логика интересовала его как инструмент изучения общества.^[27] Социологическую теорию Зиновьева можно разделить на общую и частную. Первый касается всего мира, второй - советского коммунизма.^[8] Основной метод познания общества - наблюдение. С методологической точки зрения логическая социология как строгая научная теория базировалась на двух правилах: во-первых, отказ рассматривать какие-либо предложения как априори истинные; во-вторых, необходимость точного определения значения любого термина, которое устраняло бы двусмысленность и расплывчатость. Из второго правила, подчеркивал Зиновьев, следует важность построения последовательного языка, свободного от идеологических заимствований. При экспликации терминов из набора объектов выделяются те, которые интересуют исследователя, и вводится новое понимание объекта; хотя могут использоваться традиционные названия (общество, правительство, государство и т. д.). Классический пример - термин «коммунизм», который Зиновьев использовал исключительно для описания советского общественного строя.^[34][35]

Ключевым философским приемом (или методом) Зиновьева был подробный логический анализ конкретного содержания, извлеченного из первоначальной абстрактной посылки. Абстракции, такие как коммунизм или демократия, - это не обобщенное представление, а неполное, одностороннее знание предмета. Неполное знание, как правило, идеологическое, возникает в результате хаотической ассимиляции идей или образов, в которых человек воспринимает связь между собой и объектом (собственные ощущения или переживания) как свойства объекта. Метод Зиновьева позволял деконструировать практически любые общие утверждения и использовался в них в первую очередь для разрушения идеологии, сначала при анализе советского общества, затем постсоветского и западного.^[17]

Предметом социального познания являются люди как социальные личности и их объединения - "человейник" (холм людей). По словам Зиновьева, любые большие массы людей действуют по законам природы - «законам социальности» (социальным законам). Эти законы экзистенциального эгоизма заставляют индивида действовать для того, чтобы сохранить свое социальное положение, максимально укрепить его и занять более высокое положение, получив максимальные выгоды с минимальными затратами. В соответствии с социальными законами любое общественное объединение делится на руководителей и подчиненных, а социальные блага распределяются в соответствии с местом субъекта в иерархии власти. В отличие от законов биологического индивидуализма, законы социальности действуют более изощренно и необратимо, поскольку люди способны познавать мир и рационально организовывать свою деятельность: законы существования превращаются в законы рационального расчета. Мораль или закон возникают как ограничения социальных законов.^[16][33][34]

В антропологии Зиновьева человек - «социальное животное», разум вторичен по отношению к Социальное. Зиновьев считал наивным и устаревшим вопрос о примате общества или личности; В современном мире человек - это производное от социальной позиции, совокупность социальных функций.^[31] Человек не обязательно является злом по своей природе, но связан со злом,^[33] у него есть как социальные, так и антиобщественные черты. Эта диалектика порождает потребность в иерархии власти, в доминировании и подчинении, в отношениях доминирования и унижения. Общество без иерархии и власти невозможно. С гипотетическим исчезновением государства многие люди потеряют свою основную потребность - получать удовольствие от насилия над другими - и снова построят систему власти: общество - это машина для максимального доминирования. Зиновьев придерживался сути традиционной модели власти как необходимого зла, но, как отметил Константин Крылов, крайне оригинально сократил два элемента этого определения, подчеркнув их различие. Власть возникает из потребности людей в единстве и порождает социальную самоорганизацию, которую она впоследствии присваивает. Правительство ничего не приказывает и ничего не контролирует, а наоборот, порядок возникает как его ограничение. Власть неэффективна, избегает ответственности, стремится к насилию и разрушению, чтобы причинить вред низшим.^[4]

Общность и коммунизм

В ранних книгах «Зияющие высоты» и «Коммунизм как реальность» Зиновьев анализировал советский общественный строй, настоящий коммунизм; никакой другой коммунизм невозможен. Главной особенностью коммунистического общества было то, что социальные законы стали специфическими закономерностями его жизнедеятельности. Зиновьев называл их «общинными отношениями» или «общинностью».^[16] Сфера общности представляет собой социальное в его чистой, утонченной форме, в которой социальные действия направлены не на максимальное господство, а на минимизацию унижения:^[4][33]

Суть общности заключается в борьбе людей за существование и за улучшение своего положения в социальной среде, которую они воспринимают как нечто данное от природы, во многом чуждое и враждебное им, по крайней мере, как то, что не дает своей выгоды. человеку без усилий и борьбы. В этом аспекте истории борьба всех против всех составляет основу жизни людей.

Коммунизм рассматривался Зиновьевым как стабильное и прочное творение. В «Коммунизме как реальность» историческое движение определялось как борьба между коммунизмом (общностью) и цивилизацией.^[36] которое в «Светлом будущем» было связано с принципом индивидуального сопротивления. По словам Константина Крылова, ранний Зиновьев видел два возможных регулятора, ограничивающих «элемент общности» - экономику (экономическое соревнование) и духовность. В реальном коммунизме были сняты оба ограничения и реализована естественная тенденция к эгоистическому поведению, присущая всем обществам и, в конечном итоге, человеческой природе. Советская общественная система не вытекала из национальных особенностей и не была навязана сверху, а, напротив, была примером народной демократии, предполагавшей соучастие управляемых: «Ибанская система власти является продуктом добрая воля населения »(« Зияющие высоты »). Homo Sovieticus - это «человек такой, какой он есть».^[4][33][37]

Естественность или нормальность общинных отношений аналогична классической социальной мысли - идеям Макиавелли, Бернар де Мандевиль, Томас Гоббс.^[34] Если для Гоббса или Гегеля гражданское государство (общество) ограничено естественным состоянием, ситуация »человек волк человеку », то для Зиновьева сущность социального - торжество общности, принцип« человек крыса человеку ».« Коммунальная погремушка »- джунгли, кошмар, зло. Французский комментатор Владимир Берелович отмечал, что этот мир образцовый. антиутопия, в котором утопический рай воплощен в аду. Общество неотделимо от естественного государства и, по сравнению с Оруэллом или Евгений Замятин антиутопии, более «приземленные», напоминающие сообщества животных или даже насекомых.^[6][36] Как пишет Константин Крылов, Зиновьев, в отличие от многих, допускал теоретическую возможность построения общества материального изобилия, в котором человеческий труд был бы упразднен. Ответом на вопрос, каким был бы «настоящий коммунизм», была история из «Зияющих высот» о крысах, которым были созданы идеальные условия существования. Крысы, по мнению Зиновьева, создали бы концентрационный лагерь.^[4]

Коммунистическое общество состоит из базовых элементов - социальных «ячеек», их структура составляет основу общества.^[8] В качестве основной рабочей группы из двух или более человек (например, школа, больница, завод и т. Д.). Клетка, во-первых, связана с внешним миром в целом; во-вторых, в нем есть разделение на контролирующий орган («мозг») и контролируемые индивиды («тело»); в-третьих, у управляемых лиц разные функции. Внутри первичной ячейки преобладают общественные отношения: в неформальной жизни коллектива идет циничная борьба за признание, но не за повышение социального статуса, а в соответствии с основным принципом: «будь как все!». Общественное поведение в природе лицемерно: бездарность раскрывается талантом, подлость - добродетелью, трусливое осуждение - мужеством и честностью, клевета - правдой. Преследование личности осуществляется не властями или Комитетом государственной безопасности, а в повседневной жизни.^[2][38]

Доминирование общинности выводит на вершину социальной иерархии бездарность и бездарность («ложные кумиры»), цепляясь за власть и чувствуя себя в ней естественно (например, Сталин), действительно талантливые люди испытывают коллективную зависть и ненависть. Быть талантливым карьеристом - значит быть исключительной посредственностью.^[4][39] Периодические ритуальные изгнания и наказания внешних врагов («ренегатов») в ходе массовых преследований демонстрируют сплоченность социальных ячеек и воспроизводят механизмы подчинения, эти коллективные действия снимают психологическое бремя индивидуальной ответственности.Как отметил Олег Хархордин, жесткий контроль со стороны вышестоящих властей, а также полная прозрачность внутренней жизни коллектива, взаимный контроль и насилие защищают ячейки от перерождения в мафию или банду, что произошло бы, если бы им была предоставлена ​​свобода самоорганизации.^[38]

Зиновьев рассматривает коммунистическую власть в двух плоскостях: горизонтальном (социальные отношения в ячеистой структуре) и вертикальном (иерархия), второе накладывается на первое. Власть воспроизводится «снизу», на уровне первичного коллектива, где осуществляется представительство и демократия: люди добровольно вступают в Коммунистическую партию Советского Союза, члены партии избираются, они хотят участвовать во власти, нижний уровни партии влияют на верхнюю линию партии. Деспотическая и неформальная власть в общественных отношениях присутствует буквально везде.^[40] Ячеечная структура не оставляет места для закона и политики: нет партий или политической конкуренции, равно как и политической власти. Как писал Владимир Берелович, Зиновьев последовательно сводит политическое к власти, власть к государственному аппарату, аппарат к обществу. Государство - это не политический институт, а разбавленный в социальном плане, его единственная функция - воспроизводство общественных отношений. Поскольку в реальном коммунизме нет социальных классов или групп интересов, правящая каста не является социальным слоем или институтом. Коммунистическое руководство - это «особая группа» из нескольких человек. На макроуровне власть превращается в диктатуру, но верховная власть бессильна желать все контролировать.^[2][36]

Взгляды Зиновьева на историю реального коммунизма, сталинизма и личности Сталина изложены в романе «Крылья нашей молодежи», других произведениях и выступлениях. События 1917 года больше походили на крах Российская империя чем революция, и, как гражданская война, были лишь «пеной истории». Глубинными процессами Зиновьев считал возникновение и созревание нового общества: институциональные и бюрократические изменения, рост и усложнение системы власти, формирование социальных ячеек и т. Д. Появление фигуры Сталина было неизбежным и необходимым. . Сталинский лидерство имел национальную основу, сталинизм был формой демократии: люди власти (кандидаты) занимали руководящие должности, люди осуществляли власть напрямую, используя донос. Разорение деревни во время коллективизации привело к социальным потрясениям, миллионы людей из низших слоев общества получили доступ к образованию и культуре. Репрессии были результатом деятельности масс: ужас сталинизма не в жертвах, а в том, что палачи, начиная со Сталина, лучше всего подходят социальной среде. Сталинизм показал «ужасную сущность многовековой мечты человечества». Сталинская эпоха была эпохой становления настоящего коммунизма; Сталинизм закончился, когда образовалась сильная бюрократия. Хрущевское время было периодом смуты, при Брежневе коммунизм достиг стадии зрелости.^[3][9][41]

Человейник, западничество и сверхобщество

В 1990-е годы Зиновьев обратился к изучению западного общества - «западничества» и современных тенденций социальной эволюции человечества. Систематическое изложение социологической теории представлено в монографиях «К суперобществу» и «Логическая социология». В полемике с марксистами и пост-индустриальный подходов, Зиновьев, исходя из принципа антиисторизма, рассматривал человеческие ассоциации не с точки зрения их прогрессивности - уровня развития науки, техники, экономики и т. д., а в зависимости от типа социальной организации и их адекватности. «человеческий материал». Человеческий материал - это совокупность черт характера народа, неравномерно распределенная между его отдельными представителями; Тип социальной организации и конкретный человеческий материал тесно связаны.^[1][16][34]

Для характеристики сложных человеческих ассоциаций Зиновьев ввел понятие человейник (холм человека), явно относящийся к муравейнику. Зиновьев подчеркнул роль биологической эволюции в возникновении человеческих ассоциаций и показал направление социальной эволюции в сторону максимального разделения функций по аналогии с коллективными насекомыми.^[4] Человейники отличаются от животных сообществ только плотностью связей: людей много, и им приходится вступать в близкие отношения. Человеники живут общей исторической жизнью на протяжении поколений; действовать как один; иметь сложный и функциональный прибор; владеть определенной территорией; имеют внутреннюю автономию, внутреннюю и внешнюю идентификацию.^[34] Эволюция человейника включает три этапа: дообщество - примитивные или родовые общества; общество - объединение людей, исторически сложившееся как единое целое; глобальное сверхобщество, состоящее из разнородного человеческого материала.^[1] Человеники различаются типом социального времени, которое способно расширяться, сжиматься, может идти вспять; другими словами, ими можно владеть. Досообщество живет в вечном социальном настоящем, общество способно владеть прошлым, а сверхобщество контролирует его будущее, узкая группа людей будет заниматься этим дизайном.^[4]

На стадии общества возникают отдельные сферы жизнедеятельности, три аспекта взаимоотношений между социальными индивидами. Деловой аспект относится к деятельности людей по производству средств к существованию, созданию материальной культуры. Коммунальный аспект влияет на любые действия, связанные с присутствием больших масс людей, и влияет на соотношение власти и положения в социальной иерархии. Ментальный аспект включает сферу сознания или менталитета и рассматривается с точки зрения его влияния на ценности и поведение, выходящий за рамки критериев истины и ложности. При позднем Зиновьеве экономическая сфера и менталитет перестали быть ограничителями общности.^[4] В различных обществах преобладает тот или иной аспект, который определяет их особенности и закономерности развития. Капиталистические общества выросли из делового аспекта как экономические общества. Советское общество возникло на основе общинных отношений и стало коммунистическим обществом.^[1][16][34]

В ХХ веке наступила историческая эпоха существования отдельных обществ как национальные государства заканчивается, после Второй мировой войны, с усложнением социальной организации, происходит переход к сверхобществу. В рамках западноевропейской цивилизации, обладавшей уникальной способностью к качественному изменению, возникли две эволюционные ветви, которые боролись за роль лидеров мирового эволюционного процесса: человеки коммунистического типа (Советский Союз) и западные человейники (США). и Западная Европа).^[1] Западничество, населенное "западноиды", это уникальная форма социальной организации, которая зародилась в Европе и распространилась на Северную Америку, часть Азии и Австралию. Капитализм и демократия естественны и эффективны только для западноидов как особый человеческий материал, для других народов они разрушительны. Первичные социальные ячейки («бизнес-ячейки») Запада тоталитарны и основаны на жесткой дисциплине. Западничество развивается от демократии и капитализма (исторически конечных явлений) к коммунизму и общности, «постдемократии».^[4][37]

Запад стремится к глобальной гегемонии, глобализация, вестернизация и американизация - это одно и то же: новая форма западного колониализма. Формы социальной организации, правления и менталитета навязываются незападным обществам, в частности, через иллюзорные идеи о возможностях западного изобилия. Вестернизация - не злоба правящих кругов, а вытекает из объективных социальных законов. По словам британского комментатора Филипа Хэнсона, оценка географического распространения западничества имеет явное сходство с работами английского экономиста Ангуса Мэддисона; критика глобализации и американского имперского проекта перекликается с взглядами Ноам Хомский и Найл Фергюсон и умеренные позиции Эрик Хобсбаум.^[3][37]

Советский Союз исторически был первым сверхобществом, но в результате победы Запада в Холодная война и поражение коммунизма, вторая линия эволюции восторжествовала. Господство сверхобщества, единого глобального человейника утвердилось как господство западничества: другие народы и государства обречены оставаться на периферии подчиненными Западу. Нелегитимная сверхдержава, не имеющая отношения к выборам, строится на ранее существовавших территориях, создавая сверхгосударство и суперэкономику. Иерархические силовые сети сверхдержавы занимаются стратегическим управлением, контролем финансов, СМИ, партий и т.д .; в денежном тоталитаризме сверхэкономики деньги превращаются из капитала в средство власти.^[1] В ранней истории существовало много предобществ, в недавнем прошлом - меньше обществ; после поражения советского коммунизма мир навсегда стал единым целым (хотя далекое будущее остается неопределенным). Автономная эволюция человеков больше невозможна, глобальное сверхобщество их уничтожает или поглощает. Со временем исчезнет и цивилизация Западной Европы.^[4][34]

Смерть коммунизма и постсоветизма

В 1990-е годы Зиновьев сместил исследовательские акценты и изменил оценки советского коммунизма, что, как отмечали комментаторы,^[4][37] Не произошло радикального изменения взглядов: он ранее писал о достоинствах советской системы и никогда не отвергал коммунизм, считая его работающей системой.^[9] Зиновьев смягчил свое отношение к советскому обществу и скорректировал оценки будущего. Коммунизм был молодой и жизнеспособной социальной системой, эффективной в социальном смысле, а не в экономическом. Это устраивало большинство обычных людей, которые мало зарабатывали, но и мало работали. Коммунизм позволял удовлетворить основные потребности, ликвидировал безработицу и, по крайней мере, на начальном этапе, был направлен в будущее.^[37]

Крах советского коммунизма Зиновьев считал трагедией. Первоначально он считал, что реструктуризация была неправильным ответом на управленческий кризис, начавшийся как идеологический. Кризис можно было разрешить советскими методами, но руководство Советского Союза восприняло это как кризис советской системы. Следовательно, Реструктуризация неизбежно должна была привести к его гибели. Позже он считал, что главными причинами краха коммунизма были не внутренние противоречия, а вмешательство западных сил с помощью предателей и пособников пятой колонны, прежде всего советской и российской власти. Коммунизм был окончательно разрушен между 1991 и 1993 годами. Запад может использовать некоторые достоинства коммунизма, но, по словам Зиновьева, судьба побежденных очевидна: после победы в холодной войне Запад не только уничтожит Россию, но и стереть его память из истории («Глобальный холм людей»). Крах коммунизма был опасен по двум причинам: во-первых, коммунистическая система была наиболее подходящей для России из-за особенностей российского человеческого материала; во-вторых, поражение коммунизма отрезало эволюционную ветвь, противоположную западничеству: отныне у человечества не будет альтернативы, организованной в жесткую иерархическую структуру. В то же время, Абдусалам Гусейнов отметил, что для Зиновьева победа коммунизма в холодной войне и его всемирная экспансия приведет к гораздо худшему сценарию.^[4][16][37]

Систему постсоветской России Зиновьев рассматривал как вторичное социальное творение. Если советский коммунизм был нормальным (полноценным) типом социальной организации, то «постсоветизм» - «рогатый кролик» - был особенно «гнусным» и «отвратительным» типом социального гибрида худших черт советского коммунизма. Западничество и фундаментализм в дореволюционной России. Зиновьев не считал реформы 1990-х построением рыночной экономики или западной демократии. Реформы, наоборот, разрушили экономику, разрушив основу быта - трудовые коллективы; произошло лишь преобразование неформального управления активами в формальную собственность. Западная составляющая постсоветизма несовместима с человеческим материалом, природными условиями и историческими традициями России; Западную демократию имитируют, но не применяют. Экономика потеряла суверенитет, потому что Запад заинтересован в разрушении России. Постсоветизм не видит будущего - даже Коммунистическая партия Российской Федерации отказалась от коммунистических идей, а православный фундаментализм занял место идеологии.^[4][16][37]

Идеология и история. «Фактор понимания»

Зиновьев считал идеологию опасным для общества «вирусом». Идеология формирует мировоззрение человека о себе, об условиях своего существования, об обществе и окружающем мире. Он определяет различные социальные роли или маски, заставляет человека играть в социальную игру, лишает его критического мышления; идеология служит власти.^[31][33] Идеология - это противоположность логического и научного мышления, но человечество не может обойтись без идеологии, это неизменный элемент крупных человеческих объединений.^[42] Советское общество Зиновьев считал первой полностью подчиненной идеологией. Он содержался не только в официальной доктрине, но прежде всего в повседневной деятельности, превращая людей в активных, активных участников идеологических перформансов (Майкл Кирквуд). Вера в идеологию не требуется, она принимается на основе рационального расчета (Клод Шваб). Идеология сводит человека к функции, социальная мораль превращается в псевдомораль или ложную мораль, в полностью конформистском коммунистическом обществе нет доверия. В «Зияющих высотах» большая часть общества состоит из лицемеров, циников и лакеев, из которых вырастает «новый человек», созданный идеологией, «нормальный человек», лишенный всего человеческого (совести, индивидуальности и т. Д.).^[2][33]

Идеологическое сознание человека для Зиновьева выходит за рамки ненадежного исторического опыта,^[17] поскольку «есть только иллюзии исторического объяснения» («Коммунизм как реальность»).^[6][33] Отсюда внеисторический подход и отсутствие хронологии в его произведениях. Как пишет Максим Кантор, все события, «и Маркс, и Ибанск, и« катастрофа », и утопия, и Мастер (Сталин), и западничество», происходят одновременно в сознании индивида. Для Зиновьева история - это история распада, личного и социального, история дегуманизации во имя прогресса. Ибанск - полностью дегуманизированное общество, в котором нет линейного времени; «История села на мель», превратилась в абсурд. Людей приговаривают к вечному настоящему, ожидая конца, без надежды, потому что надежда относится к открытой истории. Герои «Зияющих высот» даже не пытаются оставить след в истории, потому что понимают, что прошлое всегда можно переписать.^[17][33]

Для раннего Зиновьева социология преобладала над историей, он исследовал коммунизм как данность, рассматривая одновременно капитализм и коммунизм как различные структурные варианты существования общества.^[4] Позже Зиновьев расширил свою концепцию на Запад: коммунизм и западничество представляют собой разновидности массовое общество 20-го века, знаменующего конец истории человечества. Личность человека полностью зависит от социального положения и идеологии. Мир движется к упрощению; Евгений Пономарев считает, что Зиновьев приближается к его взглядам на историю Константин Леонтьев. Следующим этапом деградации личности является появление компьютер, которая лишает человека его функций и подавляет избыток информации. Цивилизация превращается в имитацию - один большой компьютер, бесконечно обрабатывающий одни и те же данные. Будущее общество «глобального человейника» напоминает советский коммунизм: человек безличен, превращается в функцию, полу-робота, человеческие отношения заменяются виртуальными в условиях тотального искажения информации и доминирования идеологии.^[31]

Истинная ответственность человека перед собой, миром и другими людьми возможна только при освобождении сознания от любых форм идеологии, что непросто: люди боятся и избегают правды, не хотят знать правду о сами («Зияющие высоты»).^[33] По мнению Максима Кантора, мыслитель отстаивал безусловное понимание человеческого существования, «понятное для понимания» (позиция гегельянца).^[17] Зиновьев верил в силу разума, а также в силу человека, в то, что научное понимание общества может его изменить.^[35] Человек должен постоянно думать, видеть реальное положение вещей, не довольствоваться иллюзиями,^[20] понять, почему он действует в обществе определенным образом. В более поздний период Зиновьев считал главной проблемой современности нежелание и неспособность людей понимать общество, его изменения и свое место в социальной эволюции. Для объективного понимания также необходимы вненаучные условия: с одной стороны, определенная этическая позиция - это отказ от доминирующих ценностей, установок и социальных правил; с другой стороны, ценностный аспект - это формирование общественного идеала. В своих последних работах таким идеалом Зиновьев считал коммунистическую утопию.^[17][42]

Майкл Кирквуд процитировал слова Зиновьева, полагая, что это объясняет непоследовательность его мысли:^[2]

Я могу выразить и обосновать одно мнение в одной ситуации, а в другой - противоположное ему. Это не беспринципно. Это желание взглянуть на дело с другой точки зрения, рассмотреть другой аспект проблемы. Иногда - просто из духа спора. Дело в том, что я не доктринер, не пророк, не политик, не порядочный профессор. Я живу в языке, как в особой реальности, а на самом деле - сложной, противоречивой, текучей. Здесь всякий догматизм деструктивен. Не существует раз и навсегда установленных формул. В моей позиции поддерживается одно: стремиться к истине и противостоять насилию, потому что без него вы не личность.

Этика

Этика Зиновьева была ответом на социальные законы экзистенциального эгоизма, в котором нет ни морали, ни свободы. Этика дополняет пессимистическую социологию, которую, по его собственному признанию, разработал Зиновьев, чтобы создать «учение о жизни» и найти себе место в обществе как «идеальный коммунист». В «Зияющих высотах» Зиновьев писал: «Дело не в том, чтобы открыть правду о себе. Не нужно много ума. Дело в том, как жить после этого». Механизм общества подчиняется жестоким и бесчеловечным законам, неизбежным, как и законы природы; но отдельный человек может их преодолеть, построить свою жизнь как «рай» в социальном «аду». Зиновьев часто цитировал фразу: «Когда люди хотят плюнуть на законы гравитации, они строят самолеты». Квинтэссенция зиновьевской этики содержится в фразе: «Я суверенное государство»; он утверждал, что придерживался этого принципа всю свою жизнь, даже составляя свою собственную конституцию. Как отметил Абдусалам Гусейнов, Зиновьев разработал этическое учение исключительно для себя. Система взглядов Зиновьева, которую он назвал «Зиновёга», перекликается с традицией, идущей от Стоики Канту. Общие положения были разработаны в начале 1960-х годов и изложены, в частности, в «Евангелии для Ивана», «Иди на Голгофу» и «Живи».^{[3][4][34][43]}

Этика Зиновьева имеет следующие черты: простота и безусловность (Кант и Альберт Швейцер ), несмотря на хрупкость, слабость и сложность его реализации; Обязанность (Антуан де Сент-Экзюпери ), этика основана на ответственном индивидуальном суждении.^[33] Перед человеком стоит выбор: участвовать в эгоистической борьбе за социальные блага или уклоняться от нее, но оставаться в обществе. Личное решение в конкретных ситуациях добровольно ограничивает законы социальности и, следовательно, является поистине моральным или этичным. Следует ли мужчине быть конформистом? Стоит ли ему рискнуть пойти против течения? Если да, то во имя чего? Что с ним будет, если он нарушит социальные законы? Сам по себе этический поступок не является моральным или аморальным, необходимо руководствоваться собственными ценностями и ценностями, а не общими идеями. Человек - критерий определения добра и зла, что не означает отсутствия заповедей или образцов. Напротив, существует множество различных правил и положений, следуя которым человек из социального индивида становится личностью, используя этический опыт человечества. Главное правило - отказ от действий, направленных на собственную выгоду, если это причиняет вред другому.^[33][35][43]

Этика сопротивления основана на парадоксе: Зиновьев как ученый исходил из неумолимого курса социальной эволюции и социального детерминизма, но он считал, что в борьбе за свободу человек должен действовать, бороться, сопротивляться, чтобы была надежда, хотя этого не существует. Чем хуже ситуация, тем больше поводов для сопротивления, а борьба возможна только в одиночестве, которое, как и смерть, является платой за истинно этичный поступок. Через одиночество человек попадает в невидимое сообщество выбравших сопротивление в «вечное братство одиноких» (судьба Говорящего в «Зияющих высотах»).^[33]

Наследство. Восприятие. Критика

Логическое наследие

Зиновьев сыграл важную роль в развитии национальной логики 1950–1960-х годов. Его ранняя программа «содержательной логики» не получила официального признания, но повлияла на развитие советских исследований методологии науки.^[23] В 60-е годы Зиновьев был одним из ведущих советских логиков,^[25] лидер «когнитивного движения», которое, по словам Владислава Лекторского, очаровало многих философов, логиков, математиков, психологов и лингвистов.^[12] Пять произведений Зиновьева были опубликованы на Западе, что было уникальным случаем для русской философской мысли.^[30] Монография «Философские проблемы многозначной логики» (1960), вскоре переведенная на английский язык, стала значительным событием в советской философии, хотя и имела недостатки.^[29] Классическая работа стала одной из первых в мире монографий по многозначной логике и первой в советском блоке. В целом работы Зиновьева соответствовали уровню научных достижений в области неклассической логики того времени, высоко оцененных такими логиками, как Казимир Айдукевич, Юзеф Богенски Георг фон Райт, но не привлек к себе особого внимания на Западе. Зиновьев отдавал предпочтение формальным методам над формальными исчислениями, что отделяло его работу от основных направлений и направлений логики и методологии науки второй половины ХХ века. Негативно на судьбу логического наследия Зиновьева повлияли вненаучные причины: развал его школы после вынужденной эмиграции, запрет в Советском Союзе ссылок на его творчество. В результате в отечественной литературе отсутствует систематическое изложение корпуса логических работ ученого.^{[10][26][27][44]}

Восприятие на Западе

Зиновьев получил известность прежде всего как автор «Зияющих высот», писатель-диссидент, став, вероятно, самым известным представителем третьей волны эмиграции после Александра Солженицына.^[9] Его «социологические романы» пользовались широкой популярностью, привлекали внимание критиков и прессы, переводились на разные языки.^[4] По словам Павла Фокина, критическая библиография Зиновьева в Европе содержит несколько сотен статей и обзоров, ряд монографий. Экспериментальная новизна его поэтики была вполне понятна западному читателю с учетом развития литературы в ХХ веке. Его прозу высоко оценили, например, Энтони Берджесс и Эжен Ионеско, считавший Зиновьева, пожалуй, крупнейшим писателем современности.^[3] Последующие работы воспринимались как более слабые по сравнению с «бесконечной яростью» «Зияющих высот» или «прямотой» «Светлого будущего».^[13] Эмигрантская критика, положительно оценившая первые две книги, позже проигнорировала его произведения, не в последнюю очередь из-за сатиры на диссидентов.^[4]

Наибольшую популярность Зиновьев приобрел во Франции, где «Зияющие высоты» временно разрушили образ Советского Союза, созданный по книге Солженицына »Архипелаг ГУЛАГ ".^[6] В отличие от общепринятых западных представлений о "империя зла ", разделяемый Солженицыным и третьей волной иммигрантов, Зиновьев придавал советской системе своего рода экзистенциальную ценность. В эмигрантской среде мнение о том, что к пониманию Советского Союза Зиновьевым следует отнестись серьезно, было довольно распространенным явлением. Оценки Зиновьева как социолог на Западе неоднозначны: его работы считались первой попыткой советского философа предложить критику советских институтов, независимую от официальных догм, и целостную концепцию советской системы, представленную в ее первоначальном виде.^[9][13][36] В 80-е годы его книги привлекли внимание ряда историков и обществоведов, изменив их представление о советском обществе, и «заманили» некоторых славистов.^[37] Советологи с уважением восприняли «коммунизм как реальность», но критиковали некоторые ключевые утверждения.^[2] Вне советологии идеи Зиновьева повлияли на политологов Рональда Тирского и особенно на политологов. Джон Эльстер, считавшие, что ибанская модель «неэффективности» позволяет понять политическую иррациональность.^[13][39][45] Интерес к Зиновьеву проявился в коллективном сборнике «Александр Зиновьев: писатель и мыслитель» (1988).^[37] В 1992 году была опубликована монография Майкла Кирквуда «Александр Зиновьев: введение в его творчество».^[3]

В целом влияние Зиновьева на советологию было незначительным.^[45] Западный истеблишмент относился к Зиновьеву равнодушно, его произведения рассматривались как предмет изучения, а не как часть интеллектуального диалога. По словам Константина Крылова, многочисленные европейские награды и звания «Почетный гражданин Оранжа и Равенны» представляли собой скорее «мишуру».^[4] За пределами Франции и Италии,^[9] особенно в англоязычных странах, восприятие идей Зиновьева как социального теоретика было намного холоднее.^[6][46] Комментаторы Филип Хэнсон и Майкл Кирквуд отметили, что формат интервью, в котором обычно выступал Зиновьев, упрощает и преувеличивает его идеи, усугубляя негативное отношение англоязычного мира.^[13] Резкие публичные заявления Зиновьева еще до перестройки способствовали его «полукарантинному» положению в академической среде.^[9] Олег Хархордин резюмировал причины непринятия социологических работ Зиновьева на Западе: во-первых, его социологические эссе не соответствовали научным стандартам позитивистского исследования, хотя Зиновьев настаивал на обратном; во-вторых, позже он обвинил Запад в заговоре с целью уничтожения Советского Союза, что было расценено как грубая политическая ошибка.^[38] Сам Зиновьев утверждал, что советологи занимались этим потому, что преследовали не научные, а политические цели: найти слабые и слабые места в коммунизме, чтобы «убить зверя».^[3][4]

По мнению западных критиков, претензии на создание «абсолютной» социальной науки, на «подлинно научное» описание общества, в частности советского общества, и на открытие абсолютных и математически точных социальных законов устарели. Зиновьев был наследником 19 века сциентизм и советский сциентизм и не был знаком с достижениями классиков западной социологии.^[6][33][45] Наивное стремление познать общество как «реальность» с помощью метода, исключающего интерпретации, отражало влияние Гегеля и марксизма (идеи о реальных и разумных тождествах) и не выдерживало критериев Канта, установленных для научного познания (различие между феномен и ноумен).^[45] В результате объективные социальные законы, которыми Зиновьев заменил марксистские законы исторического развития, были им претворены в жизнь как естественные законы, что соответствовало идеологии марксизма-ленинизма.^[36]

Критики отмечали противоречие между декларируемой научной беспристрастностью Зиновьева, его социологическим детерминизмом и очевидным морализмом, верой в свободу воли и этическими императивами. Был сделан вывод, что он не ученый, а моралист или писатель.^[36][47] Его социальный детерминизм и идолопоклонство до социологии исключали возможность свободного действия или сопротивления. Отсюда критическое отношение Зиновьева к диссидентам, к их позиции «личного подвига». Зиновьева обвинили в извинениях перед Сталиным и оправдании коллективизации под видом объективности.^[6][9][13] Его обвиняли в антиисторизме и некоторых взглядах, которые включали идеи, устаревшие в общественной мысли:^[6][36] то натуралистический видение общества, похожее на концепцию Герберт Спенсер; представления о неизбежной социальной эволюции (марксизм), прохождении ею определенных этапов; смесь архаичных, марксистских и современных политических концепций. Владимир Берелович пришел к выводу, что социологическую концепцию Зиновьева следует рассматривать не как теорию советского общества, а скорее как проявление «ментальной вселенной», лежащей в основе советского режима и его идеологии.^[36] По словам Жоржа Нивы,^[6]

Узник своего кошмара, изолированный в своем недоказуемом всеведении, ослепленный образом непроницаемого человеческого бестиария, Зиновьев, без сомнения, является одним из самых ярких примеров заточения человека в тоталитарной системе.

«Научный прогноз» Зиновьева о стабильности советского коммунизма как социальной системы, не способной к реформированию, не оправдался. С точки зрения западных исследователей, его опровергли исторические события: Перестройка, распад Советского Союза. Клод Лефорт в 1989 г. резюмировал:^[48]

Я сразу почувствовал в Зиновьеве склонного к парадоксам интеллектуала, который стремится опровергнуть все устоявшиеся мнения и считает себя способным показать, что это фрагментированное, атомизированное общество в конечном итоге хочет только поддерживать систему, гарантирующую преимущества инертности и коррупции. Я никогда не соглашался с его интерпретацией. События отрицают это.

По мнению Филиппа Хансона, поворот покойного Зиновьева к критике Запада напоминает эволюцию Герцена и Солженицына, которые, как и Николай Бердяев, сохранил глубокую привязанность к России. В отличие от Бердяева и Солженицына, Зиновьев руководствовался коммунизмом, рациональностью и обществом.^[37] Мыслитель произошел от Западничество к Славянофильство (Майкл Кирквуд)^[24] или «советскому патриотизму» (Филип Хэнсон), социальному, а не этническому национализму (Зиновьев смеялся над особой «русской духовностью»). Посткоммунистический опус Зиновьева, полагает Хэнсон, упрощенно обобщил незападный мир и преувеличил неуязвимость Запада; Комментатор сомневался, что Советский Союз был сверхобществом. В то же время результаты социологических опросов об отношении россиян к развалу Советского Союза и произошедшим социальным изменениям во многом подтверждают его видение. По словам Хэнсона, масштабная историческая схема Зиновьева четко выражала и отчасти предвосхищала общественное сознание в современной России, особенно взгляды правящей элиты путинской эпохи: чувство унижения, антиамериканизм и сожаление о распаде Советского Союза. Хотя у Зиновьева не было времени на российских лидеров, он думал так же, как и они, но более четко.^[37]

Восприятие в России

Александр Зиновьев принадлежал к тем советским философам, которые выступали против догм в науке и гуманитарной мысли в 1950-х и 1960-х годах, их горячие дискуссии повлияли на общественное мнение, сформировали взгляды и убеждения советской интеллигенции. Его социологические романы, циркулировавшие в самиздате в конце "застой "период, способствовавший краху официальной идеологии, которая уже изрядно ослабла после ударов диссидентов и Солженицына.^[30] Книги Зиновьева были написаны на злободневную тему, отражали то или иное общественное сознание, поэтому в 80-е их читателями были «западники», в 90-е - «грязники».^[17] Его произведения начали публиковаться довольно поздно, после книг Андрей Платонов и Владимир Набоков, но до Солженицына. «Зияющие высоты» разошлись довольно большим тиражом, «Коммунизм как реальность» в 1994 году особого интереса читателей не вызвали.^[4] Сложность языка Зиновьева читатели самиздата не заметили; важнее был факт чтения запрещенной литературы; Позже сложный стиль способствовал исчезновению интереса.^[31] По мнению Константина Крылова, к XXI веку антисоветские книги Зиновьева «попали в ту же помойку, что и вся антисоветская литература», при активном участии их бывших читателей - представителей «либеральной» интеллигенции.^[4]

В 1990-е почти не было обсуждения творчества Зиновьева в интеллектуальной среде,^[3][4] чему он сам способствовал своими порой необдуманными и не всегда продуманными заявлениями. По словам Константина Крылова, российская интеллигенция, как правило, отзывалась о нем с «простотой и брезгливостью», считая его «Иваном, который не умеет пижонски мерцать, не цитирует Фуко и Маркуза» и чьи «гламурные» конструкции не подходят для «дискурса».^[4] Представители «либеральной» интеллигенции осудили Зиновьева за его примитивную литературную форму, его предательство либерализма и яростную защиту коммунизма.^[31][17] В то же время его теории заговора о западных «кукловодах» были с готовностью приняты «грязевиками».^[17] По словам Владислава Лектерского, социологическая концепция Зиновьева, за редким исключением, не была осмыслена российской академической социологией и философией.^[12] хотя образ homo sovieticus использовался в социологических исследованиях Юрия Левады и его последователей. Более поздние работы Зиновьева повлияли, в частности, на социолога Андрея Фурсова и политического философа Вадима Цымбурского. В 21 веке возник определенный интерес к наследию Зиновьева.^[10] Усилиями Ольги Зиновьевой "Фактор понимания" был посмертно опубликован как его последняя работа. Мыслителю были посвящены том из серии «Русская философия второй половины ХХ века» (2009 г.), сборник воспоминаний «Александр Александрович Зиновьев: опыт коллективного портрета» (2012 г.). Первая кандидатская филологическая диссертация была защищена в 2013 году.^[3] В 2016 году в сериале «Жизнь замечательных людей» биографию Зиновьева написал историк литературы Павел Фокин.

Зиновьев считается независимым русским мыслителем,^[3][20][49] объединившие философию, логику, социологию, этику, литературу в целостное мировоззрение.^[16] Ряд комментаторов считают, что Зиновьев мыслил не в форме строгих систематических знаний, не с помощью научных концепций, а через образы, метафоры, аллегории,^[49] сознательное устранение разделения между философией и литературой для наилучшего описания реальности.^[50] Его работы, особенно позднего периода, часто характеризуют как философскую или социологическую журналистику. Философ Вадим Межуев отмечал крайнюю сложность и противоречивость взглядов Зиновьева, размах его парадоксальной мысли. Написав, пожалуй, «худшую сатиру на советскую систему», он затем назвал советский период лучшим в истории России, лучшим, что Россия смогла создать. Фигура Зиновьева трагична, он отличался пессимизмом и, вероятно, крайне «трагическим взглядом на историю». Он не без оснований отвергал западное общество («западничество»), но воспринимал Россию неоднозначно, сочетая любовь к России с желанием понять ее с научной точки зрения. Однако Зиновьев не был апологетом настоящего коммунизма и вовсе не считал его идеалом. Наконец, его видение мира было глубоко личным, созданным «из него самого» - многие из его книг не содержали сносок. Поэтому, заключает Межуев, Зиновьеву сложно с кем-то сравнивать, понимать, кому он достался по наследству, в том числе и в русской мысли.^[7]

По словам Максима Кантора, Зиновьев стал писателем «из стыда за человеческую природу» и создал многотомную «Историю государства Российского» в виде народного эпоса, охватывающего период от Хрущева до Ельцина; история народной трагедии - дегуманизации и деградации социального и человеческого достоинства, история коллапса и череды бедствий, однако, рассказанная как одна бесконечная шутка. Хроника эпохи распада представляла собой «исследование исследований» посредством двойного исключение описали идеологическую фабрику общества - философы, социологи, номенклатурные. По словам Кантора, сказочная эпопея Зиновьева от книги к книге становилась все более банальной, несмешной, плоской и скучной: более поздние произведения на Западе не доходили до уровня «Зияющих высот». Смелые, но научно наивные и ненадежные книги о Западе на самом деле написаны автором о России; реальный Запад никогда не интересовал Зиновьева. Образ Запада был одной из метафор русской жизни - Зиновьев следовал русской эмигрантской мысли, начиная с Герцена.^[17]

По мнению российского социолога Нины Наумовой, «Зияющие высоты» были единственной попыткой советской социологии дать описание советской системы.^[51] Российско-американский философ и социолог Олег Хархордин считал «Коммунизм как реальность» лучшим введением в социологию советской жизни, отмечая исключительную «ясность и силу» зиновьевского концептуального представления о неформальной деятельности. Хархордин видел близость своей модели к анализу традиционалистских сообществ. Пьер Бурдье и нашел преимущества в модели Зиновьева.^[38] Андрей Фурсов приближает творчество Зиновьева к «новой социальной истории», возникшей в 1970-е гг. На основе идей Эдвард Томпсон, Мишель Фуко и другие. Это направление рассматривает историю не с точки зрения элит, а со стороны угнетенных. Поэтому Зиновьев, по мнению Фурсова, был в авангарде мировой общественной мысли; «Система Зиновьева» предлагает многообещающий ответ на вопрос о возможности социального знания, которое преодолевает ограниченные взгляды правящих и угнетенных групп (идеология и утопия).^[50] Абдусалам Гусейнов считал, что сбывшийся прогноз Зиновьева «Катастрофы» несомненно подтверждает его концепцию советского коммунизма.^[16]

Философ Борис Межуев обратил внимание на то, что Зиновьев в конце своего антикоммунизма критиковал Горбачева с левых, радикальных позиций, считая перестройку провокацией спецслужб («горбачевщиной»). Лишь в 1989 году Зиновьев занял позицию архиконсерватизма, впоследствии приложив все усилия, чтобы его ранние взгляды были забыты. Межуев не сомневался в искренности убеждений «выдающегося мыслителя», но отмечал, что даже «лучшие люди России» проявляют характерный для российского менталитета радикализм, инфантилизм, ненависть к умеренности, ненасилию, гармонию и компромисс.^[52] По другой точке зрения (Андрей Фурсов), бескомпромиссная и полемическая позиция Зиновьева строилась на «истине - правде народа, истории, поколения», что в русской традиции сближало мыслителя с Аввакум.^[50] Если Фурсов называл Зиновьева «великим противником», то Максим Кантор считал мыслителя «великим утверждателем», мечтавшим об эпосе утопии, преодолении традиции, о целостном, свободном от лжи человеческом существе.^[17] По словам Константина Крылова, Зиновьев воспринимал себя одиноким «борцом», действующим в соответствии с ситуацией и считающим свою деятельность полезным служением отвергаемому им обществу.^[4] Дмитрий Быков охарактеризовал Зиновьева как человека с «клиническим полным отсутствием страха», конфликтующего эгоцентрика и нонконформиста.^[20] С точки зрения Максима Кантора,^[17]

Зиновьев дважды был диссидентом: он выступал против социалистической системы, затем - против того, что пришло ей на смену. Он критиковал Россию, затем Запад ... [Зиновьев] боролся не с социализмом - а с социальным злом, не за западную цивилизацию - а за гуманизм, не за прогресс - а за истину. Точнее: он защищал конкретный гуманизм - и это в то время, когда абстрактный гуманизм стал общественным паролем. Зиновьев терпеть не мог абстракции: хочешь делать добро - давай, делай сейчас ... Зиновьев займет место в истории рядом с Чаадаев, Герцен, Чернышевский. Он задавал вопросы об их значимости, испытывая ту же боль.

Почести

(кроме советских ученых степеней и военных медалей)

• член Финская академия наук, 1974
• член Итальянской академии наук, 1978 г.
• член Баварской Академии художеств, 1984 г.
• Prix ​​Europeén de l'essai лауреат 1977 г.
• награда за лучший европейский роман, 1978
• Prix ​​Médicis Étranger лауреат 1978 г.
• Приз Алексиса де Токвиля лауреат 1982 г.
• почетный гражданин Равенна, Авиньон, апельсин и Кострома

Библиография

Научные работы

• Философские проблемы Поливалентная логика (Философские проблемы многозначной логики, 1960)
• Логика высказываний и теория вывода (1962)
• Основы научной теории научных знаний (Основы научной теории научных знаний, 1967)
• Сложная логика (Комплексная логика, 1970)
• Логика науки (Логика науки, 1972)
• Логическая физика (Логическая физика, 1972)

Художественные и социологические произведения

О Зиновьеве

• Александр Зиновьев как писатель и мыслитель: оценка Филиппа Хэнсона; Майкл Кирквуд
  • Проверено в Славянское обозрение Vol. 48, No. 4 (Winter, 1989), pp. 694–695 Алекса де Йонге и в Русский Обзор Vol. 49, No. 4 (октябрь 1990 г.), pp. 490–492, автор: Катарина Таймер Непомнящая
• Александр Зиновьев о сталинизме: некоторые наблюдения о «бегстве нашей молодежи». Филип Хэнсон в Советские исследования Vol. 40, No. 1 (январь 1988 г.), стр. 125–135

Примечания и ссылки